Вертефей, очень опытный работник советского отдела, занималась потерями 1985 года с конца 1986 года, но ей не удалось продвинуться в решении загадки. К этой работе ее привлек Гэс Хэттавей, бывший в то время руководителем контрразведки ЦРУ. В тот период Вертефей была резидентом ЦРУ в Западной Африке, но Хэттавей вызвал ее в Лэнгли и поручил проанализировать ущерб и попытаться раскрыть тайну, почему ЦРУ теряло своих советских агентов.
Осенью 1986 года Вертефей возвратилась в штаб-квартиру и начала свой кропотливый и одинокий поиск обстоятельств, которые объединяли все эти дела. В обстановке глубокой секретности Вертефей и небольшой штат ее сотрудников по нескольку месяцев изучали старые дела, опрашивали ключевых работников советского отдела, имевших к ним доступ. Об этой работе она не рассказывала даже Редмонду.
Все это делалось с робкой надеждой создать какую-то обобщенную модель, найти какой-то общий знаменатель и раскрыть эту тайну. При отсутствии интереса к ее работе со стороны высоких инстанций и работая с ограниченными ресурсами, она не смогла сделать определенный вывод, была ли причина провалов во вражеском «кроте» или дело было связано с компрометацией системы связи ЦРУ. Самое большее, что Вертефей могла утверждать, это то, что резидентура ЦРУ в Москве имела доступ ко всем, кроме одного или двух, проваленным делам.
ФБР, обеспокоенное потерей своих собственных советских источников, в том числе Мартынова и Моторина, консультировалось с ЦРУ и в 1986 году начало свое собственное расследование под кодовым наименованием «Анлэйс». Но Бюро добилось не больше успеха, чем Вертефей, и скоро оба расследования выдохлись.
Расследование продолжалось несколько лет, но оно с самого начала было сковано тем, что Хэттавей ясно дал понять, что он не хочет начинать полномасштабную охоту на «кротов», которая потребовала бы проверки на полиграфе всех, кто имел отношение к проваленным агентам. Вертефей составляла свои таблицы и списки имен, но у нее не было доказательств — или бюрократической власти, — чтобы она могла добиться прогресса. Этот анализ проводился на таком низком организационном уровне, что высшее руководство ЦРУ даже не заметило, как он сошел на нет.
Редмонд сказал мне, что особенно не следил за работой Вертефей, поскольку сам все еще входил в список главных подозреваемых. Я улыбнулся на это замечание, но он съязвил.
— Не улыбайся, ты тоже в этом списке.
Вскоре я уже заметил, как принятые Гербером дополнительные меры безопасности изменили старые процедуры. Когда я уезжал в 1985 году, каждый день утром проводилось совещание, на котором присутствовали семь или восемь старших руководителей отдела. Каждый мог слышать, что происходило в смежных областях: контрразведке, внешних операциях, в Восточной Европе, в Москве, в области информационной работы, в кадровых вопросах. Теперь все это было в прошлом. Вместе с Редмондом, который оставался моим заместителем, и Стивом Вебером, отвечавшим за оперативную работу отдела, мы встречались с руководителями групп поодиночке. Таким образом, руководитель восточноевропейской секции никогда не знал, что происходило в Советском Союзе, и наоборот. Только три человека во всем отделе обладали полной информацией: начальник, его заместитель и руководитель операций. Это был не самый эффективный способ управления, но он позволял сохранять жизнь нашим агентам, и это, несомненно, было большим достижением.
После казавшихся бесконечными совещаний с руководителями отдельных направлений в то первое утро я отправился в мой новый угловой кабинет и осмотрелся. Атмосфера была несколько иной — современные конструкции из стали и голубого стекла, в отличие от готической архитектуры старого здания, но обстановка осталась почти такой же: та же мебель федералистского стиля[67], диванчики, предназначенные для встреч в узком составе, защищенный телефон STU-III на серванте. Но на двухсекционном сейфе за моей спиной было нечто такое, чего раньше у меня не было: простой черный телефон, связывавший меня со штаб-квартирой КГБ на Лубянке, — канал Гаврилова. В сейфе было подготовленное Гербером досье, в котором подробно описывалось, как эта линия связи была открыта в 80-х годах. В предстоящие два года канал Гаврилова будет использоваться чаще, чем когда-либо.
67
Стиль в американском искусстве, архитектуре и мебели конца XVIII — первой трети XIX века, отличающийся округлыми формами, гнутыми линиями, завитушками. —