— 22 декабря армия перешла на сторону оппозиции, — доложил я, — и в тот же день Чаушеску бежал на вертолете. У нас все еще нет четкого представления о последовательности событий, но думаем, что их поймали через день или два. В последующие два дня над ними состоялся суд, и в день Рождества они были казнены.
Судья Вебстер встрепенулся и с задумчивым выражением лица спросил:
— А что это говорит нам о практике апелляции в Румынии, Милт?
Я уже был знаком с Вебстером по его приездам в Пакистан и знал его своеобразное чувство юмора. Подавив улыбку, я ответил:
— Думаю, что это будет хороший вопрос для постановки перед Информационным управлением. Они также могут проверить сведения о том, что в теле Чаушеску было сто пуль. Это тоже что-то скажет нам о практике румынских расстрельных команд.
Для полноты картины я добавил еще одну пикантную информацию о последних часах жизни Николае и Елены Чаушеску.
— У нас есть надежная информация, что правительство Ее Величества за несколько часов до расстрела успело лишить Чаушеску почетного рыцарского титула, которого он был удостоен за свою стойкую оппозицию Москве. Думаю, что для Букингемского дворца это стало большим облегчением.
Вебстер улыбнулся и задал серьезный вопрос, который беспокоил его уже несколько недель:
— Чем вы занимаетесь в Восточной Европе?
— Мы фокусируемся на Восточной Германии, — ответил я. — Там сейчас большие возможности. Я надеюсь вскоре получить там результаты, но, откровенно говоря, не думаю, что мы можем многого добиться на северном ярусе, в Варшаве, Праге и Будапеште.
— Это почему? — спросил Вебстер, нахмурив брови. Директора очень интересовал этот регион, в котором он побывал несколько недель назад (Вебстер предсказал падение Берлинской стены раньше, чем кто-либо из членов президентского кабинета). Сейчас он следил за событиями почти в реальном масштабе времени.
— Агрессивная оперативная работа может вызвать нежелательные последствия. Думаю, нам надо подготовиться к тому, чтобы быстро установить контакт с новыми правительствами и постараться направить их на путь истинный.
Я внимательно наблюдал за событиями в Праге и Варшаве и пришел к выводу, что сейчас похищение секретов просто не имело бы такого смысла, как установление контактов с новыми разведывательными службами и оказание им помощи в работе на их же собственные правительства.
— Как насчет Восточной Германии? — спросил Вебстер.
— Мы бегаем за ними с молотком и клещами, — ответил я, — везде, где можно. Им просто некуда деться. По мере того как процесс будет развиваться, мы их полностью перекроем.
— У вас есть какой-то график?
— Мы сейчас вплотную занимаемся Восточной Германией. Предпринимаем некоторые шаги и на северном ярусе.
— Милт, держи меня в курсе, — заметил Вебстер. — Там, в центре, к этому очень большой интерес. Я уверен, ты понимаешь.
— Я понимаю, судья Вебстер. Каждый день говорю с ними по телефону.
Валентин Аксиленко наблюдал события, последовавшие за падением Берлинской стены, глазами, которые иногда застилали слезы радости. Годом раньше этот предусмотрительный полковник КГБ добился того, что его вывели в ведомство прикрытия, в данном случае в Государственный комитет по внешним экономическим связям Совета министров. Таким образом он решил постепенно дистанцироваться от КГБ. Новый пост был практически синекурой — его кабинет располагался почти у Кремлевской стены — и позволял ему ретироваться с линии огня.
Мало кто из его коллег в Совете министров и еще меньше в Ясеневе понимали, что социализму был нанесен смертельный удар. В Польше, Венгрии, Чехословакии и самой сталинистской из всех стран — ГДР — он рухнул вполне мирно. И вот теперь на Балканах безжалостный Чаушеску был свергнут и убит. Но окружавшие Аксиленко были слишком заняты своей собственной судьбой и тем, что происходило в России, чтобы волноваться или даже замечать то, что происходило на периферии.
Во всех структурах советского истеблишмента шла переоценка моральных и идеологических ценностей. По существу речь шла о крахе власти Коммунистической партии и советской системы в целом. Большинство его коллег считали более важным подыскивать себе места для мягкой посадки, чем размышлять над тем, что происходило в Берлине или Бухаресте. Наилучшими возможностями располагали обитатели Кремля и работники КГБ. Для бедных московских обывателей это выглядело по-другому. Необходимость растягивать скудные средства для обеспечения жизни просто подавляла.