— Да, — сказал я. — Конечно, в этом есть какая-то ирония. Вы могли это предсказать?
— А кто-нибудь мог? — спросил Рэм без сарказма.
— Вероятно, нет. Завтра Германия объединится. Варшавский договор не выживет. Все закончилось. Теперь нам надо думать о том, как мы должны приспособиться друг к другу в этом меняющемся мире. Может быть, до этих перемен было легче. Ты об этом не думал?
— У кого есть время на это? У меня работа, как и у тебя. Но нам надо предпринимать шаги в направлении установления более рациональных отношений, — сказал Красильников.
Я не пытался вербовать генерала во время нашей непродолжительной прогулки по улицам Карлсхорста, так же как и он не пытался завербовать меня, хотя оба мы об этом думали. Меня также очень интересовало, думал ли он в тот момент о том, как несколько месяцев назад Лубянка переиграла Лэнгли с «Прологом», но если он и размышлял об этом, тонепоказал вида.
Возвратившись на конспиративную виллу КГБ, мы снова принялись за работу. Особенно общителен и многословен был начальник Контрразведывательного управления ПГУ Леонид Никитенко. Со времени нашей прошлой встречи в Хельсинки он стал еще более раскованным. В какой-то момент во время ланча я спросил его:
— Леонид, тебе очень нравится разведка?
Он улыбнулся, какое-то мгновение подумал и ответил.
— Милт, другого такого занятия просто нет. Мы политики, мы солдаты, но больше всего мы актеры на этой замечательной сцене. Я не знаю ничего лучше разведки. Но раз уж мы заговорили о философской стороне разведки, у меня есть к тебе вопрос.
«Вот оно», — подумал я.
— Милтон, почему это так много работников ПГУ в эти дни переходят на вашу сторону? Я изучал каждый случай, и ни один из них, из этих людей, до этого не проявлял антиобщественных склонностей. Многие из них имели дипломы с отличием наших университетов — красные дипломы с золотыми буквами. Может быть, это их жены? Может, они были недовольны? Что с ними происходит?
Я немного подумал, прежде чем ответить. За последние месяцы к нам действительно перешло немало молодых майоров и подполковников. Утром я уже делал свое традиционное заявление принимавшим нас работникам КГБ относительно последней серии перебежчиков — они в безопасности, они на свободе, и если они захотят поговорить со своими бывшими руководителями, мы сообщим об этом. Теперь это уже были не пьяницы и неудачники, а работники высокого класса, которые шли к нам со своими планами устройства на Западе. Мы были в восторге от этих новых перебежчиков, а КГБ, неудивительно, был этим обеспокоен… и озадачен. Своим вопросом Никитенко раскрыл мне необычайно интересное обстоятельство, отражающее состояние дел в КГБ в это бурное время. Там испытывали беспокойство по поводу того, что лучшие офицеры уходили.
— Леонид, — сказал я наконец. — Позволь мне в ответ на твой вопрос рассказать одну историю. Попытайся представить. Действие происходит в совете директоров крупной американской компании по производству корма для собак. Президент компании делает разнос своим сотрудникам за плохие экономические показатели последнего квартала. Он с гордостью говорит, что его продукт самый питательный из всех американских брендов. Он говорит, что фактура продукта самая лучшая, и предлагает всем заглянуть в банки, поставленные перед каждым. Он берет свою банку и подносит ее к своему носу. Это даже пахнет прекрасно, восклицает президент.
Я сделал небольшую паузу и всмотрелся в почти ничего не выражавшие лица Никитенко и Красильникова, которые недоумевали, к чему я клоню. Потом я продолжил.
— Тогда почему же, спрашивает президент, продажи падают, падают, падают? Люди за столом нервно поеживаются, и наконец вице-президент по продажам поднимает руку и произносит всего одну фразу: «Собакам это не нравится!»
Никитенко какое-то мгновение смотрел на меня, с его лица исчезло выражение вежливого внимания, и совершенно неожиданно в тон он повторил мою ключевую фразу: «Собакам это не нравится? Собакам это не нравится? Что это значит?»