Ричард Керр был очень уравновешенным работником, и было приятно, что такой человек, как он, может вырасти от простого аналитика до заместителя директора ЦРУ. За многие годы я довольно хорошо узнал Керра, пока он занимал многие важные посты в аналитических и административных подразделениях, прежде чем занять второй по значению пост в ЦРУ. Я всегда считал, что его стоило внимательно слушать, даже когда то, что он говорил, было облечено в слегка юмористическую форму. Однажды в разговоре с премьер-министром Пакистана Беназир Бхутто в Исламабаде он завершил свое описание конкретного аспекта обстановки в Афганистане таким образом: «Если это похоже на утку, ходит, как утка, и крякает, как утка, то ЦРУ, вероятно, назовет это уткой». Бхутто, получившая образование в Радклиффе[70], поняла смысл высказывания Керра, но делавшие запись беседы пакистанцы были поставлены в тупик.
Мой разговор с Керром позволил высветить недостатки в работе Оперативного управления по советской линии, которой оно инстинктивно придерживалось с 1989 года.
— Вы, ребята, только тем и занимаетесь, что копаетесь в грязном белье друг друга, не так ли? — сказал Керр с обезоруживающей улыбкой. — Вы гоняетесь за этими парнями из КГБ.
На это мне нечего было ответить. Мысль Керра была грубоватой, но вполне ясной — советский отдел застрял в другой эпохе. Я с ним согласился и начал вносить коррективы в нашу работу.
Слишком большая доля усилий, затрачиваемых ЦРУ на добычу информации, имела слабое отношение к тому, что происходило в быстро меняющемся мире. В старое время нашим коронным достижением было получение советского перебежчика, но теперь мы обнаружили, что просто занимаемся вопросами переселения, без каких-либо признаков того, что мы получали от этого что-то полезное. Я не раз затрагивал эту проблему и спрашивал, а стоит ли нам принимать так много перебежчиков, но Редмонд и старая гвардия были убеждены, что следующий перебежчик из КГБ принесет с собой настоящую информацию. Но этого просто не случалось. Мы не только не получали от этого потока перебежчиков важной контрразведывательной информации, но и не добывали важной разведывательной информации, которую требовал от нас СНБ на этапе очень деликатного эндшпиля с Советским Союзом. Именно получение такой информации стало для нас в тот момент самой важной задачей.
Редмонд был потрясен, когда в начале 1991 года я отказался принять очередного перебежчика невысокого уровня из КГБ в нашу программу переселения и обустройства перебежчиков. Вместо этого я приказал, чтобы он при нашей закулисной поддержке обратился за получением иммиграционных документов через обычные каналы для беженцев. Он именно так и сделал и влился в ширившийся поток советских иммигрантов в США. Если бы у него было что-то полезное для нас, я бы не возражал, чтобы мы сами занялись его обустройством. Но Редмонд и некоторые другие работники отдела считали такое решение непростительным. Он был убежден, что я «смягчился» в отношении Советов.
Я пришел к выводу, что Редмонд был просто ослеплен «мелочевкой» шпионажа и не видел большой картины. Он, кажется, не хотел признать, что Берлинская стена рухнула безвозвратно и Советский Союз был на грани распада.
Как-то во время одной нашей горячей дискуссии я взорвался.
— Ради Иисуса, Редмонд, ты просто становишься похож на тех, с кем я пришел сюда бороться, — я думал о паранойе КГБ и наследии Джеймса Джизуса Энглтона. — Ты становишься похож на наших противников.
Редмонд все еще был поглощен проблемой наших потерь 1985 года. Я пришел к выводу, что его надо убирать из отдела, и седьмой этаж согласился назначить его заместителем начальника Контрразведывательного центра, где он сможет сконцентрироваться на ловле шпионов.
Он будет счастлив. И я буду счастлив.
Первые зловещие признаки грядущей конфронтации в КГБ полковник Валентин Аксиленко уловил весной 1991 года.
70
Имеется в виду привилегированный женский Радклиффский колледж Гарвардского университета в США. —