В Лэнгли уже несколько месяцев отмечали тревожные признаки. Источник ЦРУ в среде советских военных в Германии еще шесть месяцев назад сообщил, что там началась вербовка добровольцев среди офицеров Советской армии для участия в каких-то чрезвычайных мероприятиях в Москве. Сообщалось, что министр обороны маршал Дмитрий Язов приказал сформировать в Западной группе войск особые части из надежных военнослужащих, готовых выполнить любые задачи по защите Союза. ЦРУ не имело данных о том, что такие добровольцы фактически были направлены в Советский Союз, но весной и летом 1991 года в воздухе явно витала опасность того, что для подавления гражданских волнений может быть использована военная сила.
В июне госсекретарь Джеймс Бейкер специально предупредил советского министра иностранных дел Александра Бессмертных о возможности переворота и назвал некоторых участников заговора. Эта информация поступила от мэра Москвы Гавриила Попова, который предупредил американского посла Джека Мэтлока. Однако когда Горбачёв узнал о предупреждении американцев, он отмел это как фантазию.
К середине августа аналитики ЦРУ пришли к выводу, что решение Горбачёва подписать в том же месяце новый Союзный договор может вызвать выступление сторонников жесткой линии. В ежедневной разведывательной сводке от 17 августа ЦРУ предупредило президента Буша, что намеченное подписание договора фактически установило для консерваторов в Москве предельный срок действий. Существовала большая вероятность того, что они начнут действовать в течение ближайших нескольких дней до подписания договора.
Посещение «моста Дружбы» вызвало у меня странное чувство. Я в течение трех лет помогал людям на той стороне реки воевать с теми, кто был на этой стороне. И теперь я смотрел за реку через мост в каком-то «неправильном» направлении. Со мной был Джек Дэвин, возглавлявший в тот момент центр ЦРУ по наркотикам. Целью нашего визита в Среднюю Азию было обсуждение с советской стороной путей сотрудничества в международной войне с наркоторговлей. Когда я впервые прибыл в Исламабад, Дэвин был руководителем опергруппы по Афганистану, и мы оба чувствовали себя как-то неловко, стоя на «мосту Дружбы» и глядя в сторону Афганистана вместе с сопровождавшими нас офицерами КГБ.
Мы летели вдоль советско-афганской границы на советском вертолете Ми-8, точно таком, какие часто афганские повстанцы сбивали ракетами «Стингер», которые я помогал им поставлять во время войны. Мы медленно летели на небольшой высоте вдоль северного берега Амударьи, и пилот начал говорить по переговорному устройству. Сидевший напротив меня полковник КГБ насторожился, слушая переговоры. Потом он что-то коротко ответил.
— Что он говорит? — спросил я полковника.
— Он попросил объяснить вам, что мы летим так низко потому, что у афганских бандитов за рекой еще остались ракеты «Стингер». Они не так эффективны, если лететь ниже 300 метров. Пилот хотел, чтобы я сказал вам это.
— А что вы ему ответили?
Полковник посмотрел мне в глаза пару секунд и холодно ответил:
— Я сказал, что вы это все уже знаете.
Я ехал в громыхающей «Волге» КГБ, в салоне которой так сильно пахло бензином, что можно было предположить наличие течи в топливной системе. Рядом со мной на заднем сиденье был Рэм Красильников, который, несмотря на происшедшие в Москве за последние два года потрясения, по-прежнему занимал пост начальника Первого отдела Второго главного управления. Это место для него было привычным и надежным. Минут двадцать я следил за движением машин вокруг нас, и мне показалось, что я заметил слежку.
— Рэм, это возможно, что ваши ребята «водят» нас по городу?
Красильников посмотрелна меня с недоумением.
— Нет, это невозможно.
Ответ был безапелляционным. Спорить с Красильниковым в его доме было бесполезно.
Однако пока мы ехали, Красильников стал более внимательно присматриваться к ритму автомобильного движения. Через пару минут он сказал: