Когда настал этот долгожданный момент и Джим первый раз оказался на сцене, какая-то волна тошноты подступила к горлу, и он почувствовал себя как будто на корабле во время сильного шторма. На него смотрели несколько десятков пар глаз, блестевших в темноте, а на сцене было темно и страшно как в шкафу… Вместо ощущения счастья он вдруг почувствовал странную горечь во рту и какой-то необъяснимый атавистический страх.
Между тем, на звездный час дебют Джима походил едва ли: публика — толстые мужики с блестящими лысинами и такими же лоснящимися от жира подружками — начала свистеть, лишь только юноша открыл рот, конферансье стоял за сценой и монотонно бубнил в микрофон «Скучно, скучно, ужасно скучно.» Чтобы добить его до конца, вдруг из темноты донесся чей-то скрипучий голос:
— Да он вызвал бы у меня не больше симпатии, если бы был чахоточный, лысый и весь в бородавках!
Кто-то из сочувствующих добавил:
— Парень, не расстраивайся так сильно! Твоя старательность отчасти оправдывает твою бесталанность.
Джим ушел обескураженный и решил раз и навсегда завязать со сценой и поставить крест на своей детской мечте.
За хлеб и воду
Для пятнадцатилетнего юноши это было чудовищным потрясением. О том, чтобы в скором времени прийти в клуб с новым номером, и речи не могло идти: Джим надолго запомнил свист летящего ему в лицо помидора и издевательский хохот из зала. Даже мытье унитазов было не так унизительно, как это. Два года ушло на то, чтобы справиться с ощущением провала и отрепетировать новую программу: все это время единственной аудиторией Джима была его семья, а лучшим цензором — зеркало. Когда он явился в «Юк-Юк» вновь, хозяин не узнал возмужавшего Джима и уж тем более не вспомнил о том, как парнишку жестоко освистали пару лет назад, потому что в этот раз было все иначе: зрители заливались хохотом и требовали комедианта на «бис».
Впоследствии он исколесил всю Канаду с выступлениями, заканчивающимися полным аншлагом, а в девятнадцать лет собрал чемоданы и махнул в Лос-Анджелес, город ангелов.
После первого удачного выступления за пределами Канады, юноша понял, что у него есть только одна дорога — в Голливуд. Ему не приходило в голову, что в свои 19 лет он был звездой «канадского масштаба», а для Голливуда — всего лишь еще одним амбициозным юнцом, способным работать по 18 часов в сутки и питаться одними хот-догами.
Самая неприятная работа в мире
Какая из ваших работ казалась вам самой неприятной?
— У меня было несколько нелюбимых работ. Когда мне было 16 лет, я работал на стройке при минусовой температуре, но это не самое плохое. Вот когда я был уборщиком туалетов на фабрике в Онтарио, то от безысходности кидался на стену и бил по ней кулаком так, что на стене оставались вмятины, а на костяшках пальцев были гноящиеся незаживающие раны. Я просто задыхался от гнева. Дело в том, что рабочие фабрики принадлежали к нескольким этническим группам, которые ненавидели друг друга, а заодно и всех остальных. Они испражнялись в раковину только для того, чтобы я убирал за ними. Я страшно злился, и мне хотелось вцепиться в чьи-то волосы, кому-то разбить морду. Иногда мне было очень тяжело сдерживаться, и какое-то время я даже принимал «Прозак».
Несчастное существо, не успевшее оправится от собственного рождения
Когда он впервые появился на студии, где проходили пробы для съемки в молодежных фильмах, он выглядел так, как выглядел бы светски пристойный человек в кривом зеркале. Странного, как его потом характеризовали многие из тех, с кем ему доводилось работать, в нем не было ничего, кроме круглых темных непроницаемых очков.
Возможно, у Копполы разыгралась фантазия, но эти черные диски напоминали ему полузабытые рассказы о медяках, которые кладут на глаза покойникам… Однако, при его появлении на сцене все маститые продюсеры и кастинг-директора быстренько устремились по своим местам, как крысы под звуки волшебной флейты.
Фрэнсис Форд Коппола, с которым Джим работал над одним из самых первых своих фильмов «Пегги Сью выходит замуж» рассказывает о своем первом впечатлении при виде Джима: «Он выглядел как какое-то несчастное растерянное существо, не успевшее еще оправится от собственного рождения. А одежда его выглядела так, словно была посвящена богам тления».