Де Грип всегда был честен, хоть нередко ссорился со своим коллегой.
– Ну а как остальное? – спросил Эрик Ягер. Де Грип, видимо колебался. Потому, может быть, что ему было неприятно вспоминать об этих событиях.
– Мы получили, как ты распорядился, ордер на домашний обыск у Алекса Хохфлигера. Приехали рано утром. Он только собирался сесть в машину, и мы успели минута в минуту. Я ожидал, что он разорется, когда мы ему скажем, зачем пришли, ведь, откровенно говоря, я сомневался в его вине, и, если б ты ошибался, мы бы красиво выглядели. Хохфлигер внешне, как всегда, был надменен и ко всему безразличен, но чувствовалось, что в душе он дошел до точки. Мне трудно это описать. Ты знаешь, я не сентиментален, но в конце концов он тоже человек…
– А старая мефрау? – полюбопытствовал Ягер.
– Она вышла в сад, когда увидела, что мы беседуем с ее зятем, стояла прямая как палка и не сказала ни слова.
– Ну а девушка?
– Собиралась на велосипеде в гимназию. Уже положила сумку на раму и хотела было вскочить в седло, когда мы приехали, да так и осталась на месте, держась за руль и пристально глядя на отчима.
Эрик Ягер крепко стиснул трубку. Это была одна из многих минут в его жизни, когда он искренне проклинал свою профессию.
– Ты меня слышишь? – крикнул Де Грип через Альпы.
– Слышу. И что же было потом?
– Багажник в машине основательно вычистили. Слишком основательно, я бы сказал. Следов крови мы не нашли. Зато нашли пух из туфельки Тресье и несколько белокурых волосков. Когда мы предъявили эти улики Хохфлигеру, он сразу же раскололся.
– Что же все-таки произошло?
– Вечером тридцать первого июля он ехал от своей подружки из Утрехта. Воображал, что никто о ней не подозревает, но, как выяснилось, его теще все было известно. Ты-то знал?
– Да, она мне рассказала.
– В конце концов, это к делу не относится. Пока он на большой скорости мчался домой, из кустов неожиданно выбежала девочка, не прямо из своего дома, а метрах в двадцати от него. Выбежала буквально под колеса его машины.
– Так почему же он, черт побери, сразу же не сообщил об этом?
– А ты как думаешь? Он порядком клюкнул, и, выйди это наружу, позору не оберешься, все равно – был несчастный случай или нет… Господи, какой дурак! – нехотя заметил Де Грип. – Запихнул тельце в багажник и смылся, ведь он только что миновал прохожего и до смерти боялся, как бы тот не вмешался. Потом спрятал мертвую девочку в руинах и решил, что все в порядке. Но дня два спустя к нему пришел этот парень, Крис Бергман, и сказал: «Менеер, я знаю, что произошло, я узнал вашу машину». Хохфлигер для начала предложил ему пятьдесят тысяч гульденов за молчание. Парень вовсе его не шантажировал. Даже уговаривал пойти в полицию. Но перед таким соблазном не устоял. А потом по дурости поделился своей сокровенной тайной с закадычным дружком Ролфом де Мёйсом. А тот смекнул, что ему подвернулся случай избавиться от Криса, к которому он безумно ревновал Корри. Ведь убийство Криса можно будет свалить на Хохфлигера. Или же шантажировать его за девочку. А сам он останется чистеньким. Редкий мерзавец… Он уговорился встретиться с Бергманом у Заячьего пруда, рядом с виллой Хохфлигера. Стоял и ждал, когда Бергман подъедет по дорожке, ведущей от Рейнвег к Заячьему пруду. Бергман прислонил мотоцикл к березе и, ничего не подозревая, пошел к де Мёйсу, ведь тот сказал ему, что подготовил план ограбления виллы на Эуропасингел и им надо спокойно оценить обстановку. Когда Бергман подошел к нему вплотную, де Мёйс достал револьвер и скомандовал: «Брось мне свой пистолет и руки вверх». Пораженный Бергман выполнил приказ – что еще он мог сделать? – и был убит – собственным приятелем, из своего же собственного оружия. Видишь, как все просто… Долго ты собираешься отдыхать?
– Недели две. Надеюсь, вы вполне без меня обойдетесь.
– Да как сказать. Не исключено, что тебя будет ждать новенькое дельце, – мрачно сказал Де Грип.
Ягер медленно опустил трубку на рычаг. Администратор удалился, вероятно из деликатности, хотя явно не понял ни единого слова.
Вставало солнце. Веттерхорн и Айгер пылали в лучах зари. И Ягеру вдруг вспомнилось, как почти тридцать лет назад он вот так же утром стоял и наблюдал восход солнца над Альпами. Таких минут мало, их не забудешь. Бесконечна и прекрасна была жизнь, которая открывалась тогда перед ним: ведь восемнадцатилетнему юноше кажется, что все достижимо, что его возможности безграничны, необъятны и неописуемо прекрасны, так же как пламя нового дня над горным хребтом.
Горы и долины, вечное журчанье бегущей воды, таинственная дымка тумана и ледяные поля глетчеров не изменились. Изменился он сам. Теперь он думал о восемнадцатилетней девушке Труде. В ясное сентябрьское утро она собиралась с набитым книгами и тетрадями портфелем ехать в гимназию, и весь мир ее рухнул в одну секунду, потому что человек, которого она звала отцом, совершил чудовищное преступление против человечности. Как она теперь покажется на глаза своим знакомым и подругам? Как ей себя вести?