Эрик Ягер подумал, что и он немало перерабатывает, но говорить об этом теперь ему не хотелось. Он поблагодарил Донкерса и отправился к себе. К тому же он прекрасно знал, что этот свирепый коротышка отошлет сейчас своих ассистентов домой, а сам еще несколько часов поработает и только на рассвете ляжет на походную койку, которая стоит в комнатенке рядом с лабораторией.
Убийство у Заячьего пруда было отнюдь не единственным делом, над которым корпела лаборатория. Донкерсу ежедневно присылали охапки «дерьма», как он это называл. С пожаров, транспортных аварий, ограблений банков, краж, драк со смертельным исходом. Над этими материалами он по ночам не работал. Но убийство – особь статья. Оперативность в таких случаях нередко играла важнейшую роль – нельзя позволять преступнику выиграть время. Очень трудно, например, получить от свидетелей достоверные показания, если преступление произошло несколько дней назад. Люди уже не могли вспомнить определенные события или за давностью все смешивали в кучу.
Именно поэтому Донкерс должен был тщательно и быстро обработать материал, чтобы следствие получило по возможности максимум необходимых сведений.
– Кстати, вы забыли спросить одну вещь, – ехидно сказал Донкерс вдогонку Ягеру. – Результат парафинового анализа – отрицательный. Ваш юный друг ни разу не выстрелил.
5
– Каким путем этот сопляк приобрел новехонький «вальтер»? – вот над каким вопросом бился на следующее утро Де Грип, сердито глядя, как Херстал выколачивает свою трубку в корзину для бумаг. – В конце концов ты устроишь здесь пожар. Соображать надо.
Херстал сильно дунул в трубку, чтобы показать, что в ней не осталось ни искорки.
Они сидели в следственной комнате, утреннее солнце проложило по ней яркую световую дорожку, которая мирно покоилась на одном из стальных сейфов. За стеной верещал телекс, на одном из столов зазвонил телефон. Только что вошедший Схаутен снял трубку.
Херстал не счел нужным отвечать на вопрос Де Грипа, продиктованный, скорее всего, завистью. Впрочем, процветавшая в стране нелегальная торговля огнестрельным оружием, в первую очередь с Бельгией, давала исчерпывающий ответ.
– Очень важно, – продолжал Де Грип, – что мы теперь знаем: преступник не только негодяй, но и редкостный ловкач. Это надо же – ухлопал парня из его же пистолета.
Эрик Ягер пожал плечами.
– Так как мы больше ничего о нем не знаем, займемся лучше личностью убитого. Что он делал, когда не копался в саду Хохфлигера? Как проводил свободное время? Какие дружки и какие знакомства у него были? Была ли у него девушка? Что говорят о нем люди, его знавшие? И еще целая куча вопросов. Вот что надо проверить.
С этими словами он ушел к себе в кабинет.
Против всякого ожидания эту ночь он спал как убитый, но, так как лег только в три, а будильник по неведомой причине не зазвонил, они с Tea проспали. Из-за спешки, разумеется, началась кутерьма, и в результате он явился на службу в дурном расположении духа.
В кабинете Ягер выпил стакан воды из-под крана и почувствовал себя бодрее. Тут зазвонил телефон.
Докладывал Тиммер: на месте преступления и в его окрестностях ничего не нашли.
Что еще можно было ожидать, с раздражением подумал Ягер.
Только он положил трубку на рычаг, как затарахтел другой аппарат. На этот раз звонил Мулдер.
– Я получил сообщение из Центрального полицейского архива в Гааге. Отпечатки пальцев Криса Бергмана в картотеке не значатся.
– Отлично. Большое спасибо, – сказал Эрик Ягер. Пока это было все.
Очевидно, нынешний день ничего нового не принесет. В такие дни только и остается плыть по течению неудач и, самое большее, спрашивать себя, что будет завтра.
Правда, Ягер по натуре не был нытиком и к половине двенадцатого воспрянул духом. В этот же час начали поступать первые рапорты.
К полудню о Крисе Бергмане знали уже довольно много.
Например, как он провел свои последние часы. Учитывая обстоятельства, при которых он погиб, все это было, мягко выражаясь, странно.
В понедельник 29 августа по всей стране собирали деньги в пользу детей «третьего мира». Момент был выбран как нельзя более удачно: прекрасный летний вечер, отличная погода явно настроит людей на благожелательный и щедрый лад. В половине седьмого зазвонили колокола, почтовые конторы и банки открыли свои кассы, и сотни людей устремились с гремящими кружками в руках собирать пожертвования.
Среди них был и Крис Бергман.
Об этом сообщила его квартирная хозяйка, когда Схаутен поздно вечером пришел уведомить ее о случившемся, а заодно расспросить о Крисе. Время для визита было на редкость неподходящее – хозяйка уже собиралась спать и густо намазала лицо кремом. Правда, судя по всему, она была женщина бодрая, и столь поздний гость не вывел ее из равновесия.
Она была в том возрасте, когда женщины с горечью начинают ощущать разницу между собой и подросшими дочерьми, если таковые у них имеются. В рыжевато-каштановых волосах проглядывала седина, а приветливое круглое лицо обильно усеивали веснушки. Звали ее мефрау Грун,[5] и эта фамилия не очень-то соответствовала ее рыжеватой внешности.
Схаутен напрямик выложил ей, что произошло, и она, конечно, была потрясена, но быстро взяла себя в руки, так как понимала, что слезами не помочь разгадать тайну этого преступления.
Она рассказала Схаутену, что Крис еще несколько дней назад получил кружку и удостоверение на право собирать пожертвования. Около половины седьмого он поспешил на отведенный ему участок: Лейдсекаде, где он жил, и гавань для яхт.
С тех пор она его не видела. Тут мефрау Грун чуть не заплакала, однако быстро овладела собой.
– В каком настроении он ушел из дома? – спросил Схаутен, а она между тем налила себе солидную порцию водки, чтобы немного подбодриться.
– Да как всегда. Хороший был жилец. Всегда приветливый, ворчал редко.
Схаутен незаметно огляделся по сторонам. Мефрау Грун жила в одном из тех старых больших домов на Лейдсекаде, которые выходили на Старый Рейн. В гостиной – не менее восемнадцати – двадцати метров в длину – днем явно было темновато, так как непомерно высокие старомодные окна были в разных концах комнаты, а тяжелые шторы затемняли ее еще больше. Сейчас они сидели под безжалостным светом хрустальной люстры, который заострял черты маслянистого от крема лица мефрау Грун. Веселой эту гостиную не назовешь, но обставлена она уютно, подумал Схаутен. И чистота кругом. Возле двери стояло черное пианино.
– Хотите зайти в его комнату? – Щеки мефрау Грун снова порозовели.
– Непременно. Вот только подойдут еще сотрудники, тогда все вместе и поглядим.
Она понимающе кивнула головой.
– Был кто-нибудь в его комнате после того, как он вчера ушел?
– Сегодня утром я заглянула туда, потому что он не вышел к завтраку. Боялась, что проспит. Но постель была пуста.
– Вас это не обеспокоило?
– Он иногда не ночевал дома. – Она подмигнула ему, но ее лицо было грустным, ведь сейчас даже такая невинная шутка казалась неуместной.
– Девушка у него есть?
– Это мне неизвестно. Я знаю только, что он дружит… дружил с одной девицей из «Метрополя», ночного заведения на Хоофдстраат. Ее, кажется, зовут Корри.
– Она здесь бывала?
– Нет. Он никогда не приводил ни приятелей, ни подружек.
Она смотрела на свои руки. Кожа гладкая, но местами покраснела, ногти коротко обрезаны.
– У меня пять квартирантов, а держать прислугу теперь никаких капиталов не хватит. Раза два в неделю приходит уборщица, – добавила она, словно поясняя, как обстоят ее дела.
– Понимаю.
Они немного помолчали. Мефрау Грун задумчиво налила себе еще одну рюмку, потом решительно отодвинула бутылку и махнула рукой, что должно было означать: «Хватит баловаться». Сделав глоток, она продолжала: