Мысль о рабочих часах вернула его к давней смешной мечте, о которой и рассказать-то людям было стыдно. Увидел он как-то в доме муллы часы необыкновенной красоты — с большой стеклянной дверью и массивными медными гирями. Как завороженный смотрел на это невиданное чудо. И с тех пор запали они ему в душу. Вот оно, счастье, — часы такие в дом да лошаденку в хозяйство.
Там, внизу, на нижних нарах, говорили по-разному. У одних выходило, что главное — это уговорить хозяина платить побольше да кормить получше, а другие — о какой-то свободе, о том, что с хозяевами давно пора рассчитаться, мол, долой их к чертовой матери. Вот этого Абдалла никак понять не мог. Что значит — долой? А кто же платить будет? Управляющий? Так он еще хуже хозяина. Нет, уж тут извините, этого аллах не допустит. Хозяин есть хозяин. На него не то что руку поднять — косо посмотреть боязно…
Абдалла мерил жизнь не будущим, а прошлым, уже проверенным. Вспомнился ему случай из далекого пастушьего детства, случай, о котором и поныне вспоминать страшно… Интересно, помнит ли об этом его старый друг Раджап?
Буранов уже и запамятовал, сколько лет ему было — то ли десять, то ли двенадцать, — когда пасли они с Раджапом коров на выпасах недалеко от села. И надо же было забраться корове в хлеба старосты — недосмотрели мальчишки! А он тут как тут, этот свирепый староста, которого в селе иначе не звали, как Рваная Ноздря. Соскочил он с брички и давай хлестать кнутом Раджапа. Что случилось тогда с Абдаллой, он и сам так и не понял. Только отбежал шагов на пять да своим длинным пастушьим кнутом со свистом, как умеют только пастухи, с оттяжечкой проехался по старостиной спине. Тут и Раджап не растерялся да своим кнутом — весело, играючи — р-раз… Еле вырвался от них Рваная Ноздря, вскочил на бричку и ну что есть силы гнать лошадей.
Долго ждали пастушата расправы, да так она и не пришла.
Может, стыдно было признаться старосте, что мальчишки его избили, а может, верно, на богатея плетка — лучшая наука. Только долго-долго в постоянном страхе жил после этого Абдалла; иногда казалось, лучше бы высек его Рваная Ноздря, лучше бы стерпеть порку, чем вот так бояться выйти на люди, опускать глаза при встрече с Раджапом и ждать, ждать наказания.
Вот и сейчас с ужасом вспоминает он Рваную Ноздрю, когда речь заходит о хозяине. Не приведи аллах сказать против него худое слово, а потом дрожать, а то и, чего хуже, убираться вовсе отсюда в село — опозоренному и без денег. И как только у людей, у тех, что там внизу, смелости хватает!
— Эй, Буранов, чего сопишь, как сурок? — раздалось снизу. — Вставай, Алексей, гость у нас. Послушай, что ли.
Знает он этих гостей, наслушался. Опять начнут про царя да капиталистов. Нет уж, пусть без него. А может, послушать этого бородатого смельчака? Ишь, ученый, видать, в очках… А глазищи какие, в душу смотрят. Спускаться Абдалла не будет, а послушать, чтоб никто не видел, — это можно.
Бородач, которого рабочие называли товарищем Михаилом, разговаривал не так, как у них в Симбирской губернии; там мужики окают по-волжски, как булыжники катают, а этот говорит легко, точно река течет.
— Прошло то время, когда мы просили, вымаливали у хозяина лишнюю копейку. Теперь мы требуем, потому что есть в наших руках такое испытанное оружие, как забастовка. И не просто забастовка, а всеобщая. Это значит всем вместе в одно время бросить работу и предъявить хозяевам свои требования… Пусть рабочие всей России знают, что мы здесь, в Баку, готовы поддержать их в борьбе за свободу. Пусть знают хозяева, что мы не рабы, что мы сумеем сообща постоять за себя.
— Скажи, кто платить нам будет за эти дни? — спросил один из рабочих. Абдалла знал его: это Хачатур, армянин. Он живет в Арменикенте. Мальчишка еще, не больше двадцати ему. А поди ж ты — правильный вопрос. Пока бастуешь — на работу не ходишь. Что же тебе тогда запишут в расчетную книжку?
— С этого мы наши требования и начнем: за время забастовки должны платить, как за рабочее время. Никто не должен быть рассчитан или арестован за забастовку»
Хорошо бы, если так, да только не согласятся они.
— Не скрою, станут сопротивляться. И тут уж все будет зависеть от нашей организованности. Если рабочие твердо постоят за свое, некуда будет деться хозяевам.
— Ладно, говори дальше, про требования.
— Мы должны требовать свободы собираться на промыслах и заводах, решать на них свои рабочие дела.