— О, господин Джунковский уже пользуется их терминологией.
Представитель министерства финансов не обратил внимания на реплику вице-губернатора.
— Тридцать тысяч рублей — не такая уж большая сумма. Думаю, министр финансов согласится. Организация артелей, или, как они именуют, трудовых артелей, да еще за наши деньги, — ведь это то, что нам нужно, господа. Мы об этой удобной форме организации рабочих могли бы только мечтать. И кто додумался? Не мы с вами, господин вице-губернатор.
Обращаясь к Накашидзе, Джунковский сказал:
— Настоятельно прошу вас, господин генерал-губернатор, поддержать мое представление господину министру финансов. Понимаю, что дело это не одного дня. Но через год мы еще вспомним о предложении братьев Шендриковых. И тогда… Тогда тридцать тысяч рублей будут выложены нами не зря.
Странное дело: как ни стремился Михаил после встречи на заводе Ротшильда снова схлестнуться с братьями Шендриковыми, ничего не получилось, словно знали они, где и когда будет выступать Васильев. Всякий раз они вместо себя присылали каких-нибудь крикунов, и те неистовствовали, обвиняя большевиков во всех смертных грехах.
Абдалла Буранов перестал прятаться на свои нары, было неловко перед товарищами, да и любопытство его разбирало: что же это происходит вокруг? Но вот кому отдать предпочтение — этому бородатому учителю или тем буйным — никак решить для себя не мог. Учитель был ему симпатичнее: очень уж понятно он говорил, словно специально для него, Буранова, учителя хотелось слушать долго и даже задать ему некоторые вопросы. Но другие вроде тоже к добру клонят: они призывают бороться за то, чтобы рабочий побольше получил от хозяев.
— Что рабочему нужно? — убеждал гладко выбритый мужчина из адвокатов, что ли, Буранов не расслышал. — Работы и хлеба за эту работу. То, что предлагают большевики, лишит вас и того и другого. Потому что условия для политических требований пока не созрели.
— Это почему же не созрели? — выкрикнул Хачатур.
— Помолчи, — цыкнул на него Абдалла. — Нос не дорос, а уже туда же.
— Это почему же молчать? Я хочу быть свободным человеком.
— Вот освободят тебя от работы — и будешь свободным, — произнес Абдалла с горькой усмешкой.
— Правильно, — тотчас подхватил оратор. — И к тому же по всему Кавказу рыскают карательные экспедиции. Это ведь отборные войска! Что мы можем противопоставить им? Свои голые рабочие руки? Или булыжники с бакинской мостовой? Нет, мы призываем создать свою рабочую организацию. Известные вам братья Шендриковы назвали ее «Союзом балаханских и биби-эйбатских рабочих». Это будет ваша организация — вступайте в нее!
Васильев узнал об этой новой раскольнической акции Шендриковых и предложил срочно собрать заседание Бакинского комитета.
На заседании комитета РСДРП поведение Шендриковых назвали подозрительным. Васильев говорил об этом открыто, без обиняков.
Но доказательств прямого предательства не было. Шендриковы не пожелали явиться на заседание комитета РСДРП. Это усиливало подозрение, хотя и ничего не доказывало.
Действия Шендриковых наносили все больший и больший вред. Вспыхнувшие в июне — июле забастовки не выросли во всеобщую стачку: дальше экономических требований дело не пошло.
— Мы будем добиваться новой забастовки, — говорил Александр Митрофанович Стопани. — И на этот раз постараемся сделать ее всеобщей.
Николай Терентьевич Улезко уезжал из Баку. Ашот Каринян сообщил об этом Васильеву, когда тот выходил из реального училища после уроков.
— Вы ничего не знаете, да? — спросил он у Михаила Ивановича.
— Нет, — обеспокоенно сказал Васильев, — Что-нибудь случилось?
— Улезко уходит из гимназии…
Оказывается, случай с Двалиевым не прошел для Николая Терентьевича бесследно. Каждое домашнее сочинение, которое он задавал гимназистам, проходило «директорскую цензуру». Улезко так и объявлял ученикам:
— Сегодня, с высочайшего разрешения господина Ко-тылевского, мы будем изучать…
Если же ему приходилось задавать на дом сочинение, он говорил так:
— Господин директор убедительно просил вас написать домашнее сочинение на тему…
Наконец учитель Улезко пришел на свой последний урок.
— Сегодня, дорогие друзья, мы с вами расстаемся. Может быть, навсегда.
Неужели Котылевский посмел уволить Николая Терентьевича? Гимназисты привыкли к своему «горбуну», любили слушать его уроки, нередко посещали его на дому. Жил Улезко одиноко. Гимназисты беседовали со своим учителем на разные литературные и исторические темы. Каково же было удивление Николая Терентьевича, когда его ученики принесли ему книги Плеханова «К вопросу о развитии монистического взгляда на историю», «Русский рабочий в революционном движении»… Прочитав их, Улезко заявил гимназистам, что он давно уже убежденный материалист и что народнический идеализм считает ненаучным и вредным.