Он прощался с городом, в котором провел полтора трудных и радостных года. Здесь впервые в жизни он почувствовал себя не просто агитатором, но и борцом, воином; здесь впервые он ощутил огненное дыхание революции. Перед ним была целая армия будущих бойцов. Они еще не ринулись в решающий бой, еще не смяли неприятельские редуты. Но враг уже испытал на себе силу этой армии, этого пролетарского войска.
Михаил Иванович Васильев стоял в суденышке и махал руками, посылая прощальный привет всем друзьям, всем тем, с кем свела его борьба в этом огромном городе. И ей особый — его Марии, его товарищу, его любимой…
Шаланда уходила в море.
В Женеве
После долгого пути — добирался он в Женеву через Петербург, Ригу, Германию — Васильев совершенно случайно познакомился на берегу Женевского озера с мужчиной лет сорока. Густые, зачесанные наверх волосы и квадратная с проседью борода. Слегка одутловатое лицо его не привлекло бы к себе внимания, если бы не книга, которую держал в руках этот человек, — «Н. Щедрин».
— Вы русский?
— Да. Ошвейцаренный слегка.
Они разговорились. И как же обрадовался Михаил Иванович, когда узнал, что рядом с ним — хорошо известный в российских подпольных кругах Галерка, Михаил Степанович Ольминский!
Васильев поинтересовался происхождением этой «театральной» клички.
— А кто большей частью сидит на галерке? Не аристократия же… То-то…
Ольминский расспросил, как доехал, где остановился, с чего и с кого собирается начинать знакомства.
— Раз здесь, перед вами, то доехал. А вот остановился пока около вас. Только что с вокзала и вот решил поклониться озеру.
— Пойдемте ко мне, — предложил Галерка, — там и решим, что делать дальше.
Ольминский жил в тихой улочке и занимал небольшую комнату с отдельным входом. Обстановка ее располагала к труду. Несколько этажерок были плотно забиты книгами, около них — удобное мягкое кресло. Михаил обратил внимание на то, что на стене висели портреты Маркса и Щедрина.
Васильев, смертельно уставший с дороги, расположился в уютном кресле.
— Ну-с, а теперь о знакомствах. С кем познакомитесь в первую очередь? Конечно, с Бельтовым — Плехановым!
Васильеву не хотелось бы именно так ставить вопрос. При чем тут в первую очередь? Кстати, он здесь?
— Георгий Валентинович? Как же, как же. Царствует, царствует…
Михаил Иванович почувствовал иронию и понял ее. Он знал о поведении Плеханова на Втором съезде и после съезда, о желании Плеханова всегда выглядеть мэтром, учителем, профессором среди студентов. Но ведь это Плеханов!
Галерка предложил:
— Знаете что, дорогой товарищ, сходим-ка с вами вечерком к Владимиру Ильичу Ленину.
Погода в Женеве чем-то напоминала бакинскую в самую благодатную пору. Подует с моря прохладный ветерок и успокоит тебя, обласкает. Немного таких дней бывает в Баку, но бывает.
— О, какой у нас сегодня гость! — всплеснула руками Надежда Константиновна, когда Ольминский представил ей Васильева, и так это у нее получилось просто, по-русски сердечно, что Васильев сразу почувствовал себя здесь свободно.
— Помилуйте, Надежда Константиновна, какой я гость!
— Самый дорогой, Михаил Иванович. И не скромничайте, пожалуйста, не надо. Ведь вы из России, а что для нас может быть интереснее и желаннее? Да к тому же Владимир Ильич о вас наслышан, за бакинские дела назвал даже воинствующим интернационалистом.
— Ну, уж и воинствующим, — смущенно произнес Васильев. — Впрочем, другими нам быть нынче никак нельзя.
— Владимир Ильич рад был бы услышать эти слова. Ленина долго ждать не пришлось, а когда он услышал, какого гостя привел Ольминский, обрадованно произнес:
— А! Это замечательно! Великолепно! Я скорее хочу услышать рассказ о Баку, — сказал он просто. И тут же, весело рассмеявшись, добавил: — Но прежде всего, извините, руки вымою. Только что общался с меньшевиками, непременно нужно вымыть.
— Володя…
— Ничего, Надюша, Михаил Иванович, кажется, закончил естественный факультет. Он знает, что такое зараза.
— О да, с этой прелестью я знаком уже не как естествоиспытатель, а как революционер.
— Вот видишь, Надюша, а ты боялась, что я сказал что-то не так.
— А знаете Михаил Иванович, мне пришла в голову интересная мысль, — оживленно заговорил Владимир Ильич вернувшись, — Васильев — это звучит хорошо, но мало. Коротко. На Руси все выдающиеся полководцы получали в знак побед своих вторую фамилию. Суворов, если мне память не изменяет, Рымникский, Румянцев, изволите ли видеть, Задунайский, даже Потемкин и тот Таврический. А чем же вы хуже, милостивый государь? Михаил Иванович, ценитель шутки, рассмеялся.