Особенно почувствовала Мария свою самостоятельность и ответственность, когда Михаил вынужден был скрываться от полиции, а затем и вовсе уехать из Баку, Жандармерия сбилась с ног в поисках оратора-большевика. Уже на следующее утро в квартиру ворвался ротмистр с целой свитой, вооруженной до зубов. С места в карьер он спросил:
— Дома учитель Васильев?
— Дома его нет, — ответила Мария.
— А где же?
Васильева вспомнила, как вел себя в таких случаях муж, — он никогда не терял чувства собственного достоинства.
— Было бы логичнее, если б я спросила у вас, где мой муж. Такая тревожная ночь, такое тревожное утро, а его нет. Я была уверена, что вы лучше знаете, где он…
Ротмистр почувствовал издевку, и злая улыбка исказила его лицо.
— Искать! — коротко бросил он жандармам, точно охотничьей своре, потерявшей след.
Искали повсюду — под кроватью, на кухне, даже в пустой бочке во дворе.
Ротмистр похлопывал себя перчатками по рукам. Он нервничал, а это забавляло Марию.
Когда обыск был окончен, он резко встал:
— Ну-с, мадам, дома его, кажется, действительно нет. Но вы не беспокойтесь, мы разыщем его непременно и к вам еще заглянем.
Жандармы ушли.
Однако во дворе выросла фигура рыжего шпика. Он надежно охранял выход на Красно-Крестовскую улицу, не зная, разумеется, о другом выходе, которым обычно пользовались товарищи по подполью. Мария теперь выходила специально через двор, и шпик тотчас увязывался за ней, провожая до порта, а затем и обратно домой. Она делала вид, что не замечает слежки, и это успокаивало филера.
— И все-таки, — сказал как-то Джапаридзе, — оставаться тебе, Мария, здесь опасно. Поезжай, пожалуйста, в Женеву. Документы мы тебе приготовим, задание получишь — и счастливого пути!
Спасибо, милый Алеша; конечно, в Женеве ей было хорошо: тихая жизнь, наполненная радостью встречи с Михаилом.
И вот возвращение в Баку с литературой, напечатанной на папиросной бумаге и зашитой в корсет. И снова тревога, постоянная опасность. Комнату Мария сняла другую, уже на Воронцовской улице. Слежка за ней не прекращалась.
Конечно, и ее Михаилу сейчас нелегко. Как хорошо, что он не знает о ее трудностях, о тревожном сне, о бесконечном волнении!
Только в Баку узнала Мария, что Михаил в Москве, — ей сказали об этом в комитете. На словах передала мужу через товарищей, что дела у нее идут успешно, что в Баку она вручила почту Алеше Джапаридзе, что задание Надежды Константиновны выполнено.
Сегодня она снова должна быть на баиловской электростанции, где назначена межрайонная конференция, на которой должен был обсуждаться доклад о Третьем съезде партии.
Жаркий августовский день. Баку как раскаленный котел. Делегаты — а их было человек сто, — слушая докладчика, буквально изнывали от жары.
И вдруг пронзительные полицейские свистки…
Мария поняла, что ареста не избежать, когда прямо перед ней выросла фигура хорошо знакомого ей жандармского ротмистра.
— Ах, какая встреча, — издевался он. — Госпожа Васильева… вот, право, кого не ожидал увидеть.
Мария думала о том, не осталось ли дома каких-нибудь документов, — ведь обыск неизбежен. Как будто бы нет, она всегда была начеку.
А ротмистр между тем продолжал:
— Я ведь в долгу перед вами, мадам. Один должок, увы, пока вернуть не могу, — скрылся ваш супруг, что поделаешь. Но представиться вам я могу-с: ротмистр Заврадный, добрый гений вашей семьи. Извольте, пожалуйста, в мой фаэтон.
Странно, Мария не испытывала страха. Она знала: улик против нее нет, а товарищи не предадут. Беспокоило другое: успеют ли скрыться Джапаридзе и другие комитетчики? В жандармском управлении напротив нее сидел парень — грязный, оборванный, несчастный мальчишка…
— За что тебя?.. — участливо спросила Мария.
— Да вот сам не знаю, за что избили, привели сюда. Чем я им не понравился?
Ей было жалко этого парня, которого, наверное, следовало прежде всего умыть. Вспомнились почему-то Сеид и Ашот… Где они сейчас? Давно уже не видела их Мария…
Ее присоединили к остальным арестованным. Оказывается, и Стопани, и Джапаридзе уже беспокоились, что случилось с ней, почему ее отделили от остальных. Они много говорили в этот первый вечер своего тюремного заключения.
— А знаете, я ведь вам о Женеве не все успела рассказать, — тихо сказала Мария, — Я больше не Васильева.
— Как это не Васильева? — с улыбкой спросил Алеша. — Кто же ты — княгиня Накашидзе?
— Нет, бери повыше. Я теперь Мария Андреевна Васильева-Южина.
И она передала им рассказ мужа о том, как Ильич «окрестил» его Южиным.
— М-да, побывать бы там еще разок, — мечтательно сказал Джапаридзе. — Ничего, вот сделаем революцию — обязательно Ленина сюда, на юг, позовем… И в Баку, и в Тифлис, и в Ереван… Я его в горы повезу. Казбек покажу… Вы видели Казбек? А, вы все на свете видели. Хотите, про Казбек стихи прочитаю? Нашего грузинского поэта Александра Казбеги.
Он встал в артистическую позу и приготовился декламировать, как вдруг дверь отворилась и жандармы втолкнули туда еще одного заключенного. Мария сразу, же узнала в нем того самого парня, с которым она встретилась в жандармском управлении. Ей показалось, что встреча с ней была для него неприятной неожиданностью, он даже подался было к двери. Какое-то необъяснимое подозрение закралось в ее сердце…
А оборвыш завел все ту же песню — избили сам не знаю за что… Алеша Джапаридзе сразу же размяк: этот мужественный человек был неравнодушен к обиженным.
Мария подошла к парню:
— Снимай рубаху.
— Чего? — заморгал мальчишка. Алеша пришел ему на помощь.
— Ты не бойся. Она доктор… Ну, фельдшерица, понимаешь?
Начавший догадываться, в чем дело, Стопани подошел к парню и сказал строго:
— Давай-ка, давай, раздевайся…
Снять рубашку мальчишке было не так уж сложно. Никаких ссадин или кровоподтеков на теле не оказалось.
— Ах провокатор! — закричал Стопани.
— Конечно, провокатор… Только маленький еще. Ну-ка, генацвале, рассказывай, как ты до такой подлости дошел.
Мальчишка изменился в лице и готов был зареветь.
— Ну ладно, — примирительно сказал Стопани. — Рассказывай, зачем пришел сюда.
Обычная полицейская история: поймали мелкого воришку — карманника, пригрозили тюрьмой и побоями. А потом предложили совсем безопасный выход из положения. От него требовалось совсем немного: слушать и передавать услышанное.
Когда незадачливого провокатора надзиратель вытолкал из камеры, Алеша патетически воскликнул:
— Товарищи! Я при всех во всеуслышание объявляю, что признаю превосходство этой женщины. Если б не она, я бы читал Александра Казбеги перед этим сопляком. Мария Андреевна, приказывайте, я выполню любое ваше распоряжение.
Они долго смеялись в первый вечер своего тюремного заключения…
А потом был какой-то вонючий подвал в Шемахе, и снова Мария Андреевна оказалась добрым гением. В семье уездного начальника Хечинова ей приходилось в свое время оказывать медицинскую помощь, и теперь вот он разрешил уступить требованиям заключенных: в подвал принесли кровати, поставили умывальник, а «персонально госпоже Васильевой» был вручен пакет с медикаментами. В этот вечер заключенные беспрепятственно пели «Вихри враждебные», а вооруженный тюремщик у двери лишь тяжело вздыхал.
Они недолго пробыли в Шемахе; поезд увез их в Каре, и на каждой станции Алеша Джапаридзе и Стопани затевали митинги. Мария удивлялась: люди встречали поезд на станциях, ждали его, они откуда-то узнавали, что в нем едут политические, что будет митинг. В исступлении свистели жандармы, звенели станционные колокола, пытаясь заглушить ораторов. Но Митинги гремели, митинги нельзя было заглушить. И уже под стук колес начиналась песня;
Вихри враждебные веют над нами,
Темные силы нас злобно гнетут…
Поезд уходил, а песня оставалась там, на станции, с людьми.