— Телефон перед вами, генерал.
Южин смотрел на помощника градоначальника и пытался понять, что же скрывает он, что он затаил.
Генерал нервно крутил ручку телефона, и на его лице видно было неподдельное волнение. Он едва выговорил градоначальнику только что услышанное.
— Да-да, ваше превосходительство… Вы… или другое значительное лицо, — добавил он от себя, но Южин не перебивал. — Я понимаю. Но я обязан был вам доложить. Извините… Что? Я? Но это ведь… Хорошо. Боюсь, что моей скромной персоны окажется мало, — мстительно говорил генерал. — Впрочем, попробую уговорить. Слушаюсь, ваше превосходительство.
Он положил трубку и с удивлением посмотрел на Южина, на Петра, на Алексинского. Кто они, эти люди? В чем их сила? Этот, в пенсне, уже не юноша и, конечно, не студент. Умен. А может, это и есть главный большевик? Нет, для главного молод. Знает по-французски, а может быть, не только по-французски.
— У меня один вопрос, — сказал он наконец. — Если я пойду с вами…
— Вы пойдете с нами, и это вовсе не вопрос. Ведь вам приказано, — без грана юмора сказал Южин.
— Да-да, разумеется. Значит, вы согласны?
— Это решит комитет. Мы возвратимся через полчаса и объявим вам результат.
— Постойте, — замялся генерал, — теперь у меня вопрос: а чем вы гарантируете мою безопасность?
Южин ожидал этого вопроса: генерал с самого начала не показался ему храбрецом.
— Ваша безопасность — в ваших руках. Если будут молчать полиция и жандармы, если войска или ваши охотнорядские подручные сумеют сдержать себя, вам ничего не грозит. Но имейте в виду: я иду рядом с вами и мой пистолет надежно заряжен. Рабочие дружины, все наши товарищи будут извещены, а уж вы соблаговолите, милостивый государь, дать распоряжение своим. Мы уложим без колебаний всякого, кто попробует напасть на пас. Вот и все мои гарантии. Других не имею, господин помощник градоначальника.
Генерал выслушал речь Южина как приговор. Боясь, что он откажется, вмешался ректор:
— Я тоже пойду с вами, господа. Если позволите…
Он был храбрее генерала, этот сугубо гражданский человек. Наверное, потому, что знал зачем, во имя чего…
— Да, да, разумеется, мы не возражаем, — величественно разрешил помощник градоначальника.
Люди выходили из университета по одному — условия были обсуждены на собраниях в нескольких аудиториях. Первыми вышли и образовали своеобразный заслон те, кто имел огнестрельное оружие.
Уже наступил нетерпеливый октябрьский вечер. Что скрывает эта темнота? Что готовит она этим, в большинстве своем не оперившимся, птенцам?
Все эти юноши предупреждены об огромном риске, которому подвергаются, выходя сообща. Кто хочет, может попытаться выскользнуть самостоятельно, через проходные дворы. Нет, ни один не согласился, — все решили, что организованная сила надежнее.
Шли по Большой Никитской улице. В домах горели одинокие огоньки, улицы были тускло освещены: газовщики Москвы бастовали. С теменью сплелась в одну косу тишина. Даже двигались вроде на цыпочках — настороженно, бесшумно. Юноши шли плечом к плечу, а как только приходилось свернуть, молча пожимали руки товарищам и уходили сквозь рабочее заграждение…
Почти в самом первом ряду шли помощник градоначальника и ректор университета профессор Мануйлов. За генералом шел Южин. Здоровую руку он держал в кармане, и в намерениях его не было никаких колебаний.
И вдруг шествие задержалось, остановилось, как испуганный конь. Генерал застыл, раскинув руки и этим останавливая и как бы успокаивая людей. Ректор инстинктивно подался назад, а Южин вплотную приблизился к помощнику градоначальника…
— На пощаду не рассчитывайте, — тихо сказал он.
— Помолчите, — в тон ему ответил генерал.
Из-за перекрестка медленно и зловеще показался отряд конных драгун… Он ехал молча, лишь стук копыт любовно кованных лошадей звучал как барабанная дробь. У каждого драгуна была на боку шашка и за плечами — карабин. Конечно, такому отряду солдат не противостоять этим юношам.
Петр схватился за оружие, но Алексинский сдержал его — к нему уже полностью вернулось самообладание. Юноши в передних рядах притаились, испугавшись этой военной демонстрации.
Генерал был бледен. Он лучше других понимал напряженность момента: если хоть у кого-нибудь не выдержат нервы, если прозвучит даже один, пусть случайный, выстрел, произойдет страшное…
Нет, он не думал сейчас ни о ректоре, ни о своем обещании, ни тем более об этих безумных мальчишках. В конце концов, получили бы то, что заслуживают. Страх, инстинкт самосохранения был сильнее его: очень уж не хотелось умирать так нелепо, ради этих сопляков, из-за безволия и трусливости градоначальника. И зачем он сам пошел в этот ужасный, нелепейший поход! Неужели он должен расплачиваться за тот документ, который лежит сейчас на столе у градоначальника и завтра-послезавтра будет объявлен народу и перестанет быть тайной… А теперь умирай нелепейшим образом — ведь этот, в пенсне, с прямым носом и плотно сжатыми губами, выстрелит, ни на минуту не задумается.