— Это вы, вы, большевики, грубияны. И главный — ваш Ленин.
— Ленина не трогать! — серьезно предупредил Южин.
— А я буду, буду, буду, — по-детски пищал Ной, и Михаилу Ивановичу казалось, что он вот-вот высунет язык.
Южин не успел размахнуться, как Ной Жордания оказался на полу возле самой тюремной двери. Крик его привлек внимание стражи. Тотчас загремели засовы, и в камеру вошел надзиратель. Жордания уже успел вскочить на ноги и величественно, насколько это было возможно в его положении, отошел к противоположной стене.
Надзиратель, видный, широкоплечий кавказец, элегантно помахивал тонкой самшитовой палочкой.
— Дыремся? — тихо, не глядя на арестантов, спросил он.
— Что вы, — пропищал Ной. — За кого вы нас принимаете!
И тотчас самшитовая палочка больно хлестнула его по плечу — упали на пол очки. На какое-то мгновение у Южина перехватило дыхание.
— Не смей бить арестованных! — закричал он, схватив в руки злополучный табурет.
Надзиратель опешил. Он посмотрел на одного, на другого и бросил:
— Оба — в карцер…
Решение о высылке Михаила Ивановича Васильева в Астраханскую губернию было осуществлено не сразу.
В Астрахань добирался он через тюрьмы Баку и Ростова, Тамбова и Козлова, Саратова и Царицына…
С некоторых пор в газете «Астраханский листок» начали появляться заметки из Красного Яра. Мимо зоркого глаза корреспондента не проходила ни одна городская беда — ни тоскливо-провинциальная скука, ни дикие законы.
Под всеми этими корреспонденциями стояла более чем лаконичная подпись: N. Иногда эта подпись писалась полно и тогда выглядела как «Энъ».
Мария Андреевна только посмеивалась про себя. Что это — новое увлечение или возвращение к старому? А может быть, своеобразное самолечение от тяжелого, удушающего недуга — туберкулеза? В последнее время страдания мужа стали особенно тяжелыми; пусть занимается чем угодно, лишь бы подальше от мрачных мыслей, от всего, чем невольно приходилось жить в годы реакции.
Зима в этом году выдалась изнуряющей. Она облепила дома и улицы Красного Яра мокрым, липким снегом, била в окна назойливыми, завывающими ветрами, мучила своей неустойчивостью — то холодами, то оттепелями.
Михаил Иванович задыхался. Он просыпался в поту, пил всякие снадобья, заливал свою чахотку каким-то отвратительным жиром. Мария доставала ему газеты, он читал их и между строк угадывал, что где-то рядом, в Черном Яре или Астрахани, бьется слабенький пульс живого, неубитого дела — его дела, его жизни… Особенно увлеченно читал он «Астраханскую газету», в которой иногда появлялись заметки о жизни рабочих, о забастовке бондарей.
Друзей в Красном Яре у Васильевых не было, за исключением худого, с задумчивыми глазами юноши лет шестнадцати-семнадцати. Привел юношу местный приказчик и сказал:
— Известный всей округе первой гильдии купец Банников желает, чтобы вы обучали его сына коммерции.
— Передайте первой гильдии купцу Банникову, — в тон ему ответил Васильев, — что я коммерции не обучаю. Я юрист.
— Ну что ж, юрист, — значит, законник. А купцам законы знать надо, иначе какая же коммерция?
Звали парня Ванюшей, и был он удивительно застенчивым и молчаливым. Ваня заходил к присяжному поверенному, как называли Васильева соседи, почти ежедневно и, прежде чем начинался урок, усаживался поближе к печурке и молчал, думая о чем-то своем. Мария пыталась его угостить чем-нибудь, но Ванюша наотрез отказывался. Он не хотел, казалось, терять и минуты из часов, которые отводились на занятия. Такого всепоглощающего внимания, такой жадности к знаниям Васильев еще не встречал ни у кого из своих учеников. Он заметил, что занятия с Ванюшей стали доставлять ему истинное удовольствие. Ваня много читал, и Михаил Иванович стремился развить у него самостоятельное мышление.
Михаил Иванович и Мария часто беседовали об этом парне. Мария рассказывала о купеческой семье Банниковых, о суровом укладе жизни в их доме.
Дети преуспевающего купца, каждый по-своему, пытались сопротивляться воле отца: кто рос грубым и жестоким, кто — хитрым и неискренним. Ванюша, самый младший в семье, натура мягкая и незащищенная, любил отца и оттого вдвойне переживал и его несправедливость, и его одиночество в семье. Ване казалось, что относись дети к отцу иначе — и он смягчился бы.
Чувство собственного достоинства было едва ли не главным в этом совсем еще хрупком существе. Однажды, это было уже при Васильевых, пьяный отец пытался ударить его. Ваня залез на чердак сарая и три дня отказывался от воды и пищи. Васильевы, обеспокоенные долгим отсутствием Ванюши, зашли узнать, в чем причина. Хмурый Банников только махнул рукой, показав на сарай. Михаил Иванович забрался по лестнице на чердак сарая. Ванюша, свернувшись калачиком, спал на какой-то подстилке, но сразу же проснулся, услышав шаги.