Нариманов говорил это строго, с такими металлическими нотками в голосе, что Васильев почувствовал себя неуютно.
— Между прочим, Михаил Иванович, вам еще работа предстоит немалая… Чувствую, что ни мне, ни Степану здесь долго не продержаться. И тогда ждите гостей к себе… А пока — лечиться, дорогой товарищ, то бишь милостивый государь…
Мария пригласила к столу. Нариманов встал:
— Извините, задерживаться не могу. У меня еще в Красном Яре два визита, да в Астрахань возвратиться бы к ночи. Словом, прощаюсь. При случае заеду. Очень прошу, Михаил Иванович, не быть врагом своему здоровью. Считайте, что это партийный приказ.
Уже уходя, добавил:
— Мы потревожим вас в случае крайней необходимости. Запомните, крайней!
Ее назвали Валентиной, это маленькое существо, появившееся на свет жаркой ночью двенадцатого года. Боже, сколько забот сразу потребовала она от Марии!
Михаил Иванович взял на себя все немудреное домашнее хозяйство.
Но Ашот… Ашот всех удивил: он оказался отличной нянькой, хотя настороженная Мария на первых порах старалась не подпускать к ребенку «этих неуклюжих мужчин».,
— Ну, Маруськ! — говорил счастливый Михаил Иванович. — Теперь у нас настоящая семья.
Как только истек трехлетний срок пребывания в Красном Яре, Васильевы переехали в Астрахань. Это было накануне первой мировой войны.
Проводить их кроме Ашота и Кобелькова пришли н артисты-любители, хотя после «Детей Ванюшина» Васильев драмкружком больше не занимался.
Ашот пообещал долго здесь не задерживаться, а Кобельков попросил выяснить, не найдется ли для него в Астрахани свободного места пекаря.
— Скучно мне будет без вас, — с искренней грустью сказал он.
Война принесла в Астрахань не только похоронки, но и один невероятно комичный случай, главным действующим лицом которого был печально известный своей жестокостью астраханский губернатор и по совместительству наказной атаман Астраханского казачьего района Соколовский. Это он, будучи еще вице-губернатором Уфы, вместе со своим шефом Богдановичем принимал активное участие в расстреле златоустовских рабочих. Тогда возмущение народа против вице-губернатора достигло предела, на него было совершено покушение, и он был тяжело ранен. Однако дюжий вице-губернатор выжил и вскоре был повышен в должности.
И вот весной 1914 года, еще до объявления войны, сей душитель всего революционного и прогрессивного сказался больным и величественно отбыл для лечения на един из германских курортов. Не доверяя даже своему «вице», он повелел пересылать ему лично в Германию на минеральные воды все пакеты, приходящие на его имя.
Мудрость губернатора вскоре обернулась анекдотичностью: ему был переслан совершенно секретный пакет, в котором содержался план мобилизации астраханского казачьего войска. Разумеется, гриф «совершенно секретно» оказался весьма привлекательным, и пакет лег на стол начальника германской разведки. Соколовский был взят в плен чуть ли не в минеральной ванне.
Правда, долго держать «дальновидного» губернатора немцы не стали: чем больше таких «умниц» среди русских генералов, тем лучше. Да и заслуги перед командованием германской армии достаточно велики. И они отпустили Соколовского с миром.
К возвращению незадачливого губернатора в Астрахань за ним уже прочно закрепилась слава самодура и болвана…
С астраханскими большевиками Васильев познакомился сразу после приезда. Были в Астрахани и видные меньшевики — Ромишвили и Чола Ломтатидзе. О последнем Ашот рассказал, что он депутат Государственной думы, но, несмотря на это, был сослан в Сибирь и только тяжкая стадия туберкулеза заставила властей «всемилостивейше переменить место ссылки на Астрахань».
Это был удивительно добродушный, славный человек, и Михаилу Ивановичу иной раз казалось, что и к меньшевикам-то он попал по недоразумению: не желал ссориться со своими старыми друзьями. Васильев вспомнил Жорданию. До чего же они непохожи! Тот криклив, задирист, непримирим по отношению к большевикам. Чола иной — молчалив, задумчив. Он старался понять, что происходит вокруг, но болезнь так крепко подкосила его, что он уже не верил в свое будущее.
Васильев отнесся к Ломтатидзе не то чтобы с уважением, скорее, с сочувствием. Это была птица с подбитыми крыльями.
— Тяжело мне, — сказал как-то Чола. — Понимаешь, Михаил, тяжело оттого, что сил нравственных еще много, а физических уже нет…