Она была объявлена тут же, и словно по команде, по чьему-то неслышному сигналу зацокали по булыжнику копыта конной жандармерии.
— Ух ты, — воскликнул кто-то из рабочих, — сам Балабанов пожаловал.
Ротмистра Балабанова хорошо знали железнодорожники — здесь, в этом районе Саратова, он был хозяином и владыкой.
Балабанов, еще нестарый, крупный мужчина, тяжело отдувался.
— По закону военного времени… — начал он, но в этот момент загудели голосистые паровозные гудки.
Балабанов помолчал, выжидая, а затем начал снова:
— По закону военного времени…
И снова гудки, но теперь уже в сопровождении свиста и улюлюканья рабочих.
Васильев поднял руку, и железнодорожники замолчали.
— Господин ротмистр, — спокойно сказал он, — рабочие-железнодорожники решили объявить забастовку и требовать улучшения условий жизни и труда. Если вы приехали сюда угрожать, то лучше вам убраться восвояси… Если вы хотите сказать что-то дельное — милости просим.
И он широким жестом предложил ротмистру — говорите.
Балабанов был потрясен: такой наглости он не ожидал.
— Да вы понимаете…
— Я-то понимаю… Впрочем, дело ваше. Предупреждаю: угроз слушать не будем, — категорически отрезал Васильев.
— Хорошо… Я скажу… Забастовка в такое время… когда там, на фронте; льется кровь наших братьев, когда по железной дороге идут грузы, от которых зависит жизнь ваших друзей, родных, близких… это преступление, господа, это против России, против совести…
Молодой паренек с опустившимся на лоб чубом перебил ротмистра:
— А мы этой войны не начинали. Рабочему люду она не нужна!
— Ах вот как вы заговорили! Предупреждаю: по закону военного времени за это полагается…
Ротмистр так и не смог договорить свою речь: снова засвистели, зашумели рабочие, снова завыли гудки. Балабанов дал шпоры своему красавцу коню, резко осадил назад и, злобно оглянувшись, помчался прочь. От него не отставали жандармы.
В забастовке железнодорожников приняло участие более пяти тысяч человек. По всему Саратову разнеслась весть о ней, и на всех предприятиях было объявлено: помогать забастовщикам!
Не только рабочие, но и студенты, но и многие представители интеллигенции заявили о своей солидарности, с бастующими, откровенно радуясь успеху забастовки.
Для Васильева она имела особенно большое значение: он окунулся в родную стихию, снова почувствовал себя бойцом.
На рождественскую неделю Михаил Иванович получил «таинственное» приглашение от присяжного поверенного Мясоедова. Человек этот был в Саратове достаточно известным и даже популярным. В 1905 году сменил прокурорский сан на адвокатскую карьеру… «Обвинять в России нынче много любителей. Кому-то и защищать людей нужно», — говаривал он.
— Когда-то Мясоедов начинал с народничества, теперь ни к какой партии не принадлежал, эсеры считали его своим, меньшевики — своим. Только большевиков побаивался Мясоедов. О большевиках он в шутку говорил:
— У меня от поворота влево всегда кружится голова.
Узнав, что из большевиков Мясоедов пригласил к себе еще Милютина и Мицкевича, Южин понял, что «правые» что-то замышляют.
1916 год оказался нелегким для саратовских большевиков. Арестовали нескольких активных товарищей, еще в конце прошлого года закрыли «Нашу газету». Многие большевики получали письма с угрозой физической расправы над ними. Однажды такое письмо получил и Васильев: «Приказываем перестать смутьянить и направлять бессознательных на батюшку-царя… Если ты не послушаешься, так знай: всевидящее око черной рукой подняло крещеный меч над твоей головой. Убьем!» Южин рассмеялся. На всех этих письмах — одна и та же подпись: «Черная рука» — и вместо печати — неумело нарисованный череп со скрещенными костями.
1916 год дышал приближающейся грозой. Ее громовые раскаты уже были слышны по всей России. Долетали они с фронтов империалистической войны, где бездарные царские генералы терпели одно поражение за другим, из тревожной столицы, где прогремели выстрелы в Григория Распутина и где все настойчивее и упорнее распространялся слух о готовящемся дворцовом перевороте.
Чувствовали ее дыхание и саратовские «добрые демократы».
Михаил Иванович, знавший Мясоедова по работе в суде, присматривался к этому неглупому старику, хотя ничего революционного от него, разумеется, не ждал. Общество, которое большевики застали у Мясоедова, было тоже ему хорошо известно. Конечно, все те же «милые либералики» с сахарными устами. Был здесь знакомый уже Южину депутат Государственной думы кадет Алмазов, эсер Ракитников и некоторые другие.