— Рабочие вынуждены будут начать революцию и, несомненно, ее начнут. Можно с уверенностью сказать, что на этот раз их дружно поддержат солдатские массы.
Южин улыбнулся и, обратившись к Ракитникову, добавил:
— Поддержат нас, конечно, и крестьяне. Он встал, прошелся по комнате.
— Что я могу еще к этому добавить? Вы, господа, сделаете самое лучшее, если не будете мешать этой неизбежной революции.
Алмазов молчал. Мясоедов, откашлявшись, спросил, обращаясь к Милютину и Мицкевичу:
— Вы такого же мнения? Милютин усмехнулся:
— А вы рассчитывали на иное?
Алмазов решительно встал. Он не говорил. Он кричал:
— Революция сейчас — это гибель! Разве можно начинать революцию во время войны? Нет, на революцию мы не пойдем.
— А мы в этом не сомневались, — спокойно заметил Южин.
— И будем единодушно бороться против нее, — добавил Алмазов.
— А вот в этом я сомневаюсь, — все так же спокойно сказал Васильев.
— То есть как? — воинственно спросил кадет.
— А вот так. Все будет зависеть от того, насколько вам это выгодно. Конечно, совершать революцию вы не будете. А вот захватить власть не откажетесь. Вспомните историю, господа.
Либералы наконец рассердились. Они начали поочередно выкрикивать оскорбления в адрес большевиков.
— Ну что ж, — не отказал себе в удовольствии поиздеваться над этими либералами Васильев, — нам пора уходить. Ведь революция может вспыхнуть каждую минуту.
Милютин добавил:
— И говорят — она начнется именно в Саратове.
Он сказал это настолько серьезно, что Алмазов почта поверил.
— Почему именно в Саратове?
— А где еще есть город добрых демократов? И потом, разве вы не слыхали, что саратовской полиции хотят прислать пулеметы?
Мицкевич солидно констатировал:
— Это, разумеется, неспроста.
Последнее замечание прозвучало убедительно: служа о том, что саратовскую полицию решено вооружить пулеметами, упорно распространялись по городу.
Алмазову показалось, что за всеми этими шутками большевиков что-то скрывается, что они не полностью раскрыли свои карты.
— Куда же вы уходите, господа? Посидите, поговорим, посоветуемся.
Но Южин уже прощался. Он сказал, что у большевиков и в самом деле нет времени распивать шампанское.
— За царское угощение — спасибо, — сказал Милютин. Они вышли на улицу. Мицкевич предложил взять извозчика — и к Волге.
— Нет, после этого сборища пройтись — самое лучшее дело.
Они шли, медленно приближаясь к крутому берегу реки. Шли долго, наслаждаясь зимним воздухом и нежностью пушистых снежинок.
Волга лежала перед ними глубоко подо льдом. Что-то таинственное, грозное было в ее распластавшейся шири, в твердом ледяном панцире, сковавшем до времени ее мощь.
Саратов жил ожиданием. Внешне все шло своим чередом. Спали спокойным сном обыватели, маршировали по улицам роты, готовившиеся к отправке на фронт, важно ходили на свои заседания гласные Саратовской думы.
Однако было в этой обыденности что-то напряженное, похожее на сжатую пружину. Казалось, сними какой-то невидимый крючок — и она распрямится сильно и звонко.
Товарищи по партии почти каждый вечер собирались в «Маяке» — молодые и старые, закаленные в борьбе и делающие в ней лишь первые шаги. Удовлетворение вызывало у Южина то, как росла и закалялась революционная молодежь, как находила она в рабочем движении свой жизненный путь. И слесарь Кирилл Плаксин, и усатый, похожий на запорожского казака Марциновский, и железнодорожник Степан Ковылкин, с которым он познакомился во время забастовки, и приехавший из Самары студент Юрий Милонов, и всеобщий любимец курносый острослов Виктор Бабушкин, и Терентий Чугунов, и Иван Ерасов.
А девушки… Влюбленные в революцию девушки из «Маяка», восторженно слушающие старших товарищей. Как выразительно читали они горьковских «Сокола» и «Буревестника», как пели «Есть на Волге утес» и с каким проворством затевали знаменитый в «Маяке» самовар!..
И все они, большевики, — молодые ли, старые — все жили сейчас одними думами и тревогами в предчувствии грозных событий.
Зима в начале семнадцатого года отступила быстро. Теплое дыхание весны, пришедшее с искристыми солнечными лучами, ощущалось в особом запахе начинающего подтаивать снега, в робком звоне капели, в почерневших холмах, которыми окружен Саратов.