— Евгений Семенович, как хорошо, что вы все-таки пришли! — испуганная Валечка выскочила из-за стола, едва завидев меня, ввалившегося в приемную после утреннего приключения.
— Сильно я опоздал? — я посмотрел на висящие на левой стене часы. — Пять минут, все равно неприятно… Все уже собрались?
— Евгений Семенович, — секретарша заметно нервничала, даже чуть не сбила со своей блузки нарядный галстук-бант, размахивая руками. — Планерка для журналистского коллектива перенесена, а вас ждут в ленинской комнате. Давайте я ваш плащ повешу.
— Спасибо, Валечка, — поблагодарил я, понимая, что пахнет жареным. Впрочем, как оно и ожидалось.
Я отдал секретарше верхнюю одежду, вышел в коридор и, свернув направо, сделал несколько шагов в сторону ленинской комнаты. Той самой, которую в будущем станут использовать как конференц-зал. А сейчас я открыл дверь и вошел в просторное помещение с большим столом. В дальнем конце комнаты стоял большой гипсовый бюст Ильича, знамена, кубки, вымпелы и целая галерея почетных грамот. А посреди всего этого великолепия, сидя за столом, выделялись Громыхина и Краюхин. Был в их компании и некто третий — пожилой седовласый мужчина с идеальным пробором и почти брежневскими бровями.
— Проходи, Евгений Семенович, — Анатолий Петрович указал мне рукой на стул. — Присаживайся.
— Доброе утро, товарищ Кашеваров, — вежливо, но с каким-то явным напряжением в голосе произнесла Клара Викентьевна. Я даже мысленно ей посочувствовал, ведь она фактически находилась между молотом и наковальней. Интересно, не сдастся в последний момент, не прогнется? Не переобуется в воздухе, повесив всех обезьян на меня?
— И вам здравствуйте, товарищи, — нарочито бодро ответил я. — Прошу извинить за опоздание, собирал мнения читателей газеты. И хочу заметить…
— Об этом мы с тобой сейчас и поговорим, — оборвал меня Краюхин тоном, не предвещавшим ничего хорошего. Нет, не похоже было, что он испытывает ко мне личную неприязнь. Скорее тоже сейчас размышляет, что со мной делать с наименьшими потерями. Все-таки идейность в первом секретаре удачно соседствует с прагматизмом.
Я присел, чувствуя себя как на суде большевистской тройки. И особенно меня напрягал этот незнакомец в темно-синем костюме с отливом и ярко-красным значком компартии на лацкане пиджака. Есть у меня такое ощущение, что этим балом правит именно он, а не Анатолий Петрович с Кларой. Как бы оба они ко мне ни относились, решать, похоже, будет этот бровастый.
— Ладно тебе, Краюхин, не перегибай, — неожиданно улыбнулся тот. — И так застращали бедного редактора, который наверняка ночь не спал, о своем поступке думал. Вон, опоздал даже. Вам ведь есть, что нам рассказать, Евгений Семенович?
— Смотря о чем вы хотите услышать, — я пожал плечами с напускным равнодушием. — Если о новом выпуске «Андроповских известий», то планерки еще не было.
— Вот-вот, — опять улыбнулся незнакомый функционер, и в этой улыбке промелькнуло что-то фальшивое. — Именно о газете мне бы и хотелось услышать. Давайте так. Какова задача советского печатного издания?
— Информировать граждан о происходящем в Союзе и мире, — ответил я. — Давать четкую объективную картину.
— И доносить до читателей позицию коммунистической партии, — подсказала Громыхина, поправляя воротничок, будто ей невыносимо душно. Видимо, эта фраза ожидалась именно от меня, и так нашей Кларе Викентьевне было бы проще за меня заступиться. Что ж, мой прокол, сознаюсь.
— Правильно, — тем временем кивнул седовласый уже без улыбки. — Задача печатных периодических изданий состоит в идеологически правильном информировании советских граждан. А вы, дорогой Кашеваров, забыли о важности партийной составляющей. Вот что это?
Он брезгливо взял в руки газету, будто подобрал ее на помойке, и повернул в мою сторону разворот со статьей о чернобыльцах.