— Какой разговор, Евгений Семенович! — даже немного оскорбился Сашка Леутин. — Мы же советские рокеры, в конце концов!
— Можете пока в той каморке сыграть, — вклинился дипломатичный Константин Филиппович, — в подвале. А через час — в большой зал, на общий прогон!
— Леня, сделай, пожалуйста, серию кадров с репетиций, — попросил я фотографа. — Взволнованные в предвкушении лица всегда получаются интересно. Вы же позволите, Константин Филиппович?
— Разумеется, — развел руками Сеславинский. — Как я могу мешать фотоискусству? Пройдемте же, Евгений Семенович.
Старичок провел меня в свой кабинет, расположенный на первом этаже. Помещение было небольшим, значительно меньше моего рабочего пространства. Скромный столик из лакированной ДСП, расшатанный стул с красной дерматиновой обивкой. На стене — выгоревший календарь с рисованным голубем, заглядывающим в приоткрытую дверь и держащим в клюве оливковую ветвь. Слева от птички надпись: «Генеральная ассамблея ООН торжественно провозгласила 1986 год Международным годом мира». На другой стене едва помещались почетные грамоты, шкаф со стеклянными дверцами ломился от кубков. А сверху в раскрытом кофре лежала аккуратная скрипка.
— Интересуетесь музыкой, мой юный друг? — Сеславинский тут же подметил, куда я бросил взгляд, и улыбнулся.
— Не могу назвать себя знатоком, — я покачал головой. — Слушаю то, что нравится, независимо от жанра.
— Не вижу в этом ничего плохого, — махнул рукой Константин Филиппович. — А как вам нравится классика?
— Таки нравится, — улыбнулся я. — А вы играете?
— Играл, — как мне показалось, с тоской ответил Сеславинский. — Сейчас уже руки не те, смычок держу плохо. Но было дело, что и в калининской филармонии концертировал. В камерном оркестре, конечно же, в коллективе, а не солировал. И сия скрипка мне особенно дорога. Это работа Льва Александровича Горшкова[9]. Он подарил ее моему отцу, Филиппу Андреевичу Сеславинскому… Впрочем, это вам, наверное, неинтересно.
В уголках глаз старичка блеснули крохотные слезинки, его голос дрогнул. Мне стало жаль директора РДК, и я решил хоть как-то его поддержать.
— Напротив, Константин Филиппович, — сказал я. — Мне очень даже любопытно.
— Отец мой держался только благодаря музыке, товарищ Кашеваров, — печально вздохнул Сеславинский. — Он ведь из «бывших», лишенец[10]. До революции входил в земское собрание Любгородского уезда, потом был поражен в правах, зарабатывал деньги музыкой. В ресторанах играл для нэпманов, потом положение немного выправилось. Устроился в филармонию, меня поднял, сделал музыкантом. Эта скрипка — память о нем.
— Интересная история, — кивнул я. — Я был бы рад как-нибудь еще раз обсудить все подробно.
— Ох, я же кофию вам обещал, — внезапно засуетился Сеславинский.
Он принялся хлопотать с большой трехлитровой банкой и кипятильником, заставив меня в бесчисленный раз предаться ностальгии. Помню, папа точно так же заваривал чай на даче. Как у большинства советских семей, у нас были свои шесть соток с небольшим дачным домиком, где мы перекусывали бутербродами с маслом и сыром, а иногда и со шпротами! Но самым любимым у нас, советских детей, был такой бутерброд: кусочек черного хлеба, причем желательно горбушка, поливался подсолнечным маслом и посыпался солью. М-м-м, какая же это была вкуснятина! Во всяком случае для меня и моих друзей не было лучше закуски. Помню, мы их даже во двор вытаскивали, угощали друг друга. А чай из банки, заваренный после кипятильника, приобретал тот самый особый «дачный» вкус. Интересно, будет ли такой же у кофе?
Старичок Сеславинский довольно ловко заварил напиток в стареньком кофейнике, аккуратно держа специально приготовленной тряпочкой банку с дымящимся кипятком. Потом той же тряпочкой накрыл кофейник, выждал несколько минут и только после этого разлил тягучую жидкость по маленьким чашечкам.
— В общем, сегодня у нас интересная программа, — бодро заговорил он, когда мы оба уселись друг напротив друга. — Уверен, ваши ребята произведут фурор. Но и без них у нас театральный кружок имени Любови Орловой, мастера художественного свиста, танцоры и даже фокусники. Я вам гарантирую, будет интересно!
И опять я вспомнил, как много кружков и секций было в моем детстве. От курсов кройки и шитья для девочек до судо- и авиамоделирования для мальчиков. И, разумеется, всяческие ансамбли песни и пляски. Я даже в одном из таких занимался, пока не надоело. Решил перейти на греко-римскую борьбу, чтобы давать сдачу школьным хулиганам.
10