В первый раз он назвал бабушку «Полли» в трехлетнем возрасте. Услышал, как кто-то говорит: «Аполлинария Осиповна», и повторил: «По́лли Си́пана». Так и пошло. Близкие обычно звали бабушку «Полиной» или «Полиной-ханум», и только для внука она была Полли. Должны же быть у внуков какие-то привилегии, разве нет?
— Что?! — обеспокоенно спросила бабушка. — Что у тебя произошло? Ты не заболел?
— Нет! Не заболел! Совсем наоборот! — Константин буквально захлебывался от бурливших внутри эмоций. — Я познакомился с девушкой! Ее зовут Ника! Она преподает английский язык в лицее! Она необыкновенная! И семья очень приличная, папа — инженер-строитель, а мама — директор магазина! Полли, она действительно необыкновенная!..
— Где вы познакомились? — строго спросила бабушка.
Константин рассказал почти всю правду, умолчав лишь о своей роли в строительстве дачи научного руководителя и превратив конверт с деньгами в папку с бумагами. Вышло не совсем складно — ну какие бумаги может передавать прорабу профессор-эндокринолог? — однако бабушке сейчас было не до мелких несостыковок.
— Увидела на пороге молодого симпатичного парня и сразу же взяла его в оборот! — подвела она итог, выслушав сбивчивый рассказ внука. — А ты сразу же растаял! Ну что же за порода у вас такая?! Едете учиться, а на уме одни бабы!
— У кого это «у нас»? — растерянно спросил Константин, не ожидавший, что бабушка воспримет радостную новость в штыки.
— У мужиков! — после небольшой паузы ответила бабушка и Константин почувствовал, что она о чем-то умалчивает.
Домашнюю тайну он узнал от матери много лет спустя, когда бабушки уже не было в живых. Оказалось, что во время учебы в Ленинграде дедушка Константин Христофорович завел «долгоиграющий», как выразилась мать, роман с институтской преподавательницей философии. Дама родила от него дочь, чему дедушка был безумно рад, поскольку у бабушки выкидыши шли один за другим. Дело шло к разводу и новой женитьбе, но в тот самый день, когда дедушка отправил бабушке решающее письмо, его новая любовь скоропостижно скончалась от разрыва аневризмы мозговой артерии. Дедушка вызвал бабушку в Ленинград телеграммой, которая пришла в Самарканд раньше письма. Высказав блудному мужу все, что она о нем думает, бабушка согласилась удочерить осиротевшую девочку, которая впоследствии стала матерью Константина.
Новость не удивила, а просто шокировала. Невозможно было представить, что бабушка Полли ему не родная… Хотя, что такое «родная» и «неродная»? Кровь тут ничего не решает. Вон, с отцом и его сыновьями от второй жены кровь одна, но родными их Константин не считал. Просто — отец, просто — братья, не более того. А вот соседка Фархунда-апа — ближе любого родственника. То, что бабушка не единокровная, еще не делает ее неродной… Но какой-то непонятный осадок где-то в глубине души все же остался.
Спустя неделю после разговора с бабушкой Константин получил от мамы проникновенно-увещевательное послание. Мама умоляла его «не торопиться», «не доводить дело до постели», «не совершать опрометчивых поступков», «не портить себе жизнь», «не путать вожделение с любовью» и еще много чего просила не делать… Но все уже было сделано. До постели дело дошло на третий день знакомства, чему Константин был несказанно рад. Они с Никой сразу же поняли, что созданы друг для друга, но с женитьбой решили повременить до весны. Это же так здорово — начинать новую жизнь весной, когда природа оживает после зимней спячки, когда все вокруг дышит любовью, когда хочется обнять весь мир и повторять вслед за Пушкиным: «весна, весна, пора любви…».
Как и положено между любящими, поведали друг дружке самые сокровенные тайны. Ника рассказала, что у нее есть оставшаяся от бабушки собственная однокомнатная квартира в Южном Орехове-Борисове на Воронежской улице, а Константин признался в том, что пишет стихи и прочел два последних произведения, посвященные «любимой Н.». Стихи привели Нику в восторг.
— Я чувствую себя Анной Керн! — повторяла она, закатив глаза. — Невероятное ощущение! «Наследуют отчаянью в следующем поколении стихи о чашах твоих коленей…».[5] Нет, ты решительно новый Пушкин! Читай еще!
Константину, хорошо знакомому с творческим наследием великого поэта, хватило ума не упоминать о том, что писал Пушкин о Керн своему другу Сергею Соболевскому спустя год после публикации «Чудного мгновенья».[6] Тем более, что накануне, после первой близости, они чуть было не поссорились. Вроде как по его вине, хотя он ни в чем виноват не был.
Дело было так. Приходя в себя после третьего штурма (другими словами столь пылкое сближение назвать невозможно), Константин сказал в пространство:
6
А писал он следующее: «Безалаберный! Ты ничего не пишешь мне о 2100 р., мною тебе должных, а пишешь мне о M-me Kern, которую с помощию божией я на днях у…б». (Письмо С. А. Соболевскому, вторая половина февраля 1828 года).