Нет. Лучины не панацея. В наших условиях, с нашими потребностями мы не остановились на них.
Огонь, рассылая во все стороны причудливые играющие тени, давно потрескивал березовыми дровами в камине. На столе, фыркая и пуская красивые струйки дыма, бросаясь быстро тухнущими искорками от горевших в нем дощечек, стоял старинный, найденный Михаилом в каком‑то полуразрушенном сарае, средних размеров самовар. Большая кружка с липовым чаем грела мне руки, а кресло–качалка, коих в каждом дачном доме было в достатке, погружала в легкую дрему.
Кот негромко урчал на коленях у Татьяны, не прерываясь даже тогда, когда привставал и переворачивался. Маленькая, хрупкая девчонка, околдованная красотой огня, погрузилась далеко в свои мысли и автоматически покачивалась на кресле. Крохотная слезинка тихо скользила по ее осыпанной веснушками, словно выточенной мастером–ювелиром из самого прекрасного материала, щеке.
Михаил тихо дремал, поплотнее укутавшись в старый толстый дырявый плед, натянув на голову шлем, напоминая собой уставшего раненого танкиста, прикорнувшего после тяжелого изнурительного боя.
Постепенно я начал таять и превращаться в некую текучую субстанцию. Состояние было новым и интересным. На мгновение мне показалось, что я понял смысл жизни, дотронулся до яркого света, но ощущения, к моему великому сожалению, быстро закончились. Я тихо пропел вспомнившиеся строки:
— Откуда это? – Михаил лениво приоткрыл один глаз.
— Из какого‑то давно забытого рассказа в старинном журнале «Покровский соловей».
— А еще есть?
— Есть. Мое любимое:
— Да ну тебя, – Михаил поежился. – И так на душе неспокойно. Не накликать бы.
— Сам просил. Тихо как‑то. Ни одной собаки, – я печально улыбнулся. И механически повторил за Михаилом:
— Не накликать бы.
Глава 21
Я бреду по серой улице незнакомого города–призрака. Черные провалы пустых окон смотрят на меня из давно покинутых, серого цвета, бетонных скелетов зданий. Корявые изуродованные стволы мертвых исполинских деревьев уткнулись в свинцовое небо, из которого вот–вот должен пойти ливень. Под ногами – куски бетона, осколки стекла, кирпичная пыль. Холодный, пронизывающий до костей, ветер гоняет куски пластика и целлофана, запускает волны пыли. У меня на лице платок. Он немного спасает от песка. Ощущение опасности не покидает меня. Хочется бежать. Ощущение усиливается с каждым мгновением. Я не бегу. Мои глаза ищут источник ощущений. Моя рука сильнее сжимает рукоять ножа. В горле пересохло, но пить не хочется. Тело напряжено до предела. Зубы стиснуты. Вдалеке слышен легкий переливистый звон детских колокольчиков.
Яркая вспышка света. Вокруг рушатся здания, падают, вырванные с корнями, деревья. Все пространство наполнилось болью, скрежетом и треском. Рев, гул и свист на грани восприятия взорвали мое тело. Боль пронзила и испепелила мозг. Боль вырвала меня из мира сновидений.
Открываю глаза.
Вокруг все трясется, ничего не видно, треск, гул. Кто‑то дико, на пределе восприятия, визжит. Запах гари, дым. Режущая боль в руке. Что‑то липкое под пальцами, вкус крови во рту. Вокруг что‑то навалено.
Я не понимаю ничего. Голова гудит.
Визжит Татьяна. Но я ее не вижу. Рядом ощущаю движение. Что это? Кто это? Кот? Что происходит вокруг? Что‑то теплое течет по спине.
Что это за движение? Разгребаю хлам. Всматриваюсь.
Господи! Рука! Мих! Рука дрожит мелкой дрожью. Кисть неестественно вывернута вверх, пальцы скрючены. Все вокруг в крови.
— Мих! Твою мать! –кричу я не своим голосом.
Мих хрипит, его череп расколот рухнувшей плитой. Его не спасти. Ему ничем не помочь. Он мертв. Это агония тела.
В горле комок. Его не проглотить, его не продышать. Дышать не получается. Слез нет. Из глаз течет соль. Она разъедает глаза, словно кислота.