Время близилось к вечеру, видимость, и без того отсутствовавшая, начала очень быстро переходить в полную невидимость. В том смысле, что если днем все было как в молоке, то вечером все стало как в черном молоке, стоящем в непрозрачной банке в темной комнате с черными стенами. Есть более простая и общепринятая фраза: «темно, как у негра в ж…».
Надо искать ночлег…
В конечном итоге мне удалось найти наполовину разрушенный двухэтажный дом, построенный еще пленными фашистами в послевоенные годы – его полуметровые стены остались стоять нетронутыми. Внутри же остова царил полный хаос. Перекрытия были не очень прочными, а их деревянные балки давно сгнили… Все в книжках или учебниках по истории видели дома после бомбежек во время Великой Отечественной Войны. Именно так и выглядел этот памятник послевоенного зодчества, а ныне памятник на общей могиле семей, когда‑то тут обитавших… Впрочем, так же, если не намного хуже, выглядели все дома, попадавшиеся пока что у меня по пути…
Труба прекрасно выполняла функции палки, на которую было удобно упираться и ворошить обломки, а благодаря изгибу вверху, еще и напоминала посох пастуха–горца. Для приличия, да и интересу ради, проорав, есть ли кто живой али мертвый, я понял, что мои соседи на ночь только трупы, пастух я только духам, а моей ночной собеседницей будет лишь глухая тишина…
Расположиться решил на половине дивана, торчавшего из‑под плиты, бывшей, по всей видимости, потолком. Да и крюк от люстры с обрывками провода намекал, что я больше прав, нежели ошибаюсь. Натаскал каких‑то шмоток, валявшихся рядом, даже нашел половину одеяла, притащил кусок ДВП, два куска шифера. Апогеем поисковых работ явились консервная банка с кукурузой, расплющенный и покрытый коркой пыли получёрствый батон и пластиковая бутылка с остатками прокисшего молока.
Как я все это ел? Да еще в таком состоянии? Вы бы еще спросили, как долго я это все искал в темноте. На самом деле всё всегда намного проще, чем кажется. Очень просто: из батона выковырял мякоть, запил молоком. Со времен школы я просто ненавидел молоко – помните гадкую мерзкую пенку, как вы ловили ее по стакану пальцем или оставляли на стенках стакана, сцеживая молоко через зубы? Так вот, никогда с таким наслаждением я не пил молоко. «Скисшее», — поморщитесь вы. Да я заметил, что брезгливость моя улетучилась вместе с двухдневным голодом… С кукурузой пришлось повозиться – открывалки не было, была куча кирпичей. Пригодились знания из далекого спортивного детства: банка в одну руку, кирпич – в другую. Я ошалело тер, пока одна сторона банки не протерлась и я не добрался до вкусного содержимого…
Пока мой желудок наполнялся пищей, а вокруг темнело все больше и больше, душу мою начала переполнять тревога. Мысли о том, что же случилось, где все, кого я знаю, как жить дальше, что делать, начали захлестывать расшатанную событиями последнего дня психику. Добило меня непонимание того, что случилось и что со мной будет, если жить без друзей, компьютера, родителей и брата.
Мое лежбище венчало центр огромной кучи хлама, поэтому обвал стены не грозил мне ничем, кроме выплеска обещавшего закончится адреналина и очередного испуга или страха. Не скажу, что я робкого десятка, скорее, наоборот и, как девизом, пользуюсь в жизни фразой Чингиз Хана «Боишься – не делай, делаешь – не бойся», но совсем новая обстановка и ряд новых факторов пробудили во мне какие‑то животные инстинкты, дремавшие в глубинах родовой памяти…
Сначала появилась горечь, от которой захотелось плакать… Я поборол в себе это желание… Но…
Из глаз текли слезы. Нет, я не плакал – плакала душа; так бывает, когда потеряешь близкого человека или переживешь сильнейший стресс или шок, который сожжет ненужные предохранители в теле. Слезы текли сами собой, сознание прояснилось, стало кристально–прозрачным, мысли стали четкими и последовательными. Лицо отражало лишь пустоту – никаких эмоций. Слезы остановить не получалось, состояние было интересным и новым. «Наверное, это истерика», — подумал я. Погрузившись в себя, я заснул…