Взглянул на кости, вспомнил — смертный я, спасибо за остренькую приправу, и — обратно в гущу пирующих.
Тогда как пессимист, вместо чтоб гостей созвать, обвешает все углы скелетами, в серёдке сядет и — давай скулить: ой, смертный я!
И потому разница у них, у песса с оптом, чисто арифметическая, 1 скелет — хорошо, а начиная с 2 — звыняй, братан, у тебя опять перебор, да непруха, бывает, картишки верни, да, перетасую дальше…
…И тут не остаётся ничего, как согласиться и отметить, что — да, он мастак таких вот беспредметных монологов, пустых витийств, где нет начала, нет конца. Умеет нить сучить клочкастой нескончаемой кудели и пряжу вить, мотать из поперёка в поперёк. Он в этом молодец.
Хотя в любой момент мог бросить и забыть, а подобрать уже потом, в каком-нибудь последствии, если всплывала, и продолжить… однако же, скорей всего, затеет заново накручивать другую хрень. Всё так же без начала и конца. Кому? Зачем?
Какая наху* разница кому, когда сидишь объятый пустым дремотным гулом толпы вокзала, когда за окнами автобуса осенняя моква и не на что смотреть (но стал бы?), а ехать ещё 2 часа. Или торчишь, как вот сейчас, в подъезде, не зная сколько ещё ждать придётся, и нет в руках твоих твоей наинеотделимейшей частицы, твоей кровинушки, теплом твоим согретого смартфона, а вокруг тебя совсем другой, уже забытый — 20-й век…
Нет честно, умеет сволочь выдать такую вот витийственную потетень, но выдаёт редко. И не потому, что через минуту сам уже не вспомнит с чего начал и к чему клонит, а по причине своего косноязычия.
Общение с ним — мука мученическая. Не заикается, нет, но эти паузы с подыскиванием слов… а может прёт их слишком много сразу, в груду сбиваются и оттого затор.
Ну в общем, сознавая личный недостаток он это всё высказывает лишь самому себе. Наедине и с глаза на глаз, причём без зеркала. Когда ничто не отвлекает, а делать нехрен и надо чего-то дожидаться. Вот как сейчас.
Ну и чего ж он дожидается тут, в пустом подъезде на лестничной площадке первого этажа?
Да Инна вон зашла к себе, сказала на минуту, пальто сменить на то, которое ещё со школы, но теплее, а он уже даже и походил туда-сюда, пересчитал ступеньки от входной двери до площадки, и папиросу выкурил, а её всё нет, наверно предки пристали с лишними расспросами.
Чтоб как-то это дело скоротать, он вдруг заметил, что те полосы железа, ну под перилами которые, уходят дальше, на верхние этажи и при этом, наверно для эстетики, фигурно выгнуты типа скрипичного ключа и так — друг за дружкой, скрипично ровным строем — поднимаются по ступенькам марша на следующую площадку, между вторым и первым.
Ну он попробовал один ключик — железо подаётся, а гнутости запас большой, да и дури хватает, и в результате выгнулась немалая дуга, наружу из строя, потом другая, но завязать их узлом не получилось: вверху и снизу приварены, а радиуса не хватает, оставил уж как есть.
А тут она как раз и вышла.
— Ин, ты поп-арт уважаешь?
— А это что?
— Ну что народ творит из чего попало, ну там 2 кило гвоздей набить в сиденье стула.
— Зачем?
— Ну для поп-арта… Ладно. Неважно. Глянь сюда — поп-арт под названием «Скоко можна ждать?!»
Он сделал шаг в сторону, открывая панораму перекорёженных полос железа, что безобразно вытарчивали из-под перил (узлом вообще бы кайф смотрелось, нет?).
— Зачем?
В её глазах мелькнул испуг, печаль и сожаление, из-за которых он, каким-то шестым чувством, понял, что зря это он так, что ей грустно вдруг расставаться с миром, в котором жила с детства, вприпрыжку выбегала мимо этих ключей скрипичных во двор, а может прутиком звенела на бегу, как ксилофон… ты-ры-ры-рынь!. А на шее верёвочка с ключом от двери, а во дворе лето, яркий день… Но вот уже и нет. И никогда не будет. Проклятые Вандалы, Юты, Обры…
— Ну ланна, чё ты, я поправлю.
Он принялся запихивать железо назад, в строй, но фиг там, ключей не получилось, а что-то мято несуразное для типа как дыры прикрыть под перилой. Капец эстетике.
— Ладно уж. Идём, — она сказала, наверно, чтобы его не прихватил за этим делом кто-то случайно проходящий, из жильцов…
По синему в сумерках вечера снегу, они отправились в парк. Она молчала, всё ещё переживая расставанье с прошлым.
А он думал до чего она конченная богиня, античная, но не из мрамора, и тело белее, чем у них, невообразимо. Она настолько совершенство, что вынужден переводить дыхание и закрывать один глаз, чтоб оставаться в пределах постижимой реальности.