Гриша принес черную лаковую гитару с орнаментом и стал ее настраивать, склонив голову набок и оттого сделавшись похожим на сеттера. Ирен и младшие братья жались к нему, некрасиво отмахиваясь от гувернера, пытавшегося их увести. Наталья Андреевна кидала в их сторону строгие взгляды, Аннет уныло склонилась над комодом и водила по нему пальцем, словно гоняла по вышитой салфетке какое-то насекомое.
Гриша настроил инструмент и запел, отбивая ритм небольшой ногой в мягкой туфле.
Песню слышали в первый раз. У Гриши был резковатый, но приятный голос.
– Однако ж, Григорий… – Модест Алексеевич выразительно покосился в сторону дам и детей.
Арсений Владимирович рассмеялся дребезжащим старческим смехом и по-мальчишески показал большой палец.
– Это студиозисы развлекаются? – спросил он.
– Никак нет, – улыбнулся Гриша, мотнув подбородком в сторону Пети. – Это вот Петр Николаевич сочинили. Шарман, правда?
– Петя, это… это так необычно… и хорошо, – с удивлением и удовольствием сказала Софи. – Я не думала, но ты… ты, наверное, большой поэт будешь. Я рада… честное слово… рада…
Петя засмущался под ее похвалами как гимназист-приготовишка, Наталья Андреевна возмущенно фыркнула, и тут же перевела взгляд на кошку, а Мария Симеоновна недовольно нахмурила густые мужские брови.
– Стишки – это… – помещица покрутила в воздухе толстыми, унизанными кольцами пальцами, но, видимо, не сумела сыскать достойного и достаточно емкого определения. Поэтому перешла к другой теме. – Делом надо заниматься, вот что я вам скажу, господа, делом! В этом и смысл, и лекарство от всех хворей, и красота, и молодость, ежели пожелаете. Вот так я думаю, и никто меня переубедить не сможет! – Мария Симеоновна выжидающе оглядела всех выпуклыми, зеленоватыми с коричневыми крапинками глазами, но желающих ее переубеждать в зале не обнаружилось. Наоборот, Модест Алексеевич с удовольствием подхватил тему:
– А я вот тут как раз машинку хотел выписать… Мирон! – окликнул он лакея. – Принеси-ка мне из кабинета «Ведомости», что на бюро лежат! Поживее! Вот здесь… Еще утречком хотел с Вами посоветоваться, Мария Симеоновна, да как-то к слову не пришлось. Вот, вот: «Департамент торговли и мануфактуры объявляет, что такого-то числа поступило в оный прошение от инженеров компании «Брандага и сын» о выдаче трехлетней привилегии гражданину Сигизмунду Оппенгейму на машину для чистки кишок». Вот! Перспективная вещь, я так понимаю!
Гриша расплылся в улыбке и подмигнул Софи, Аннет тяжело вздохнула, как недоенная корова в стойле, а Мария Симеоновна достала лорнетку и внимательно изучила объявление.
– Я так понимаю, ввиду производства колбас… – Модест Алексеевич кивнул. – Следует – на паях. Вы думали? – Модест Алексеевич покачал головой. – В наше время надо мыслить экономически. Бельдерлинга – отметаем, он все под себя гребет, остаемся мы с вами, Березины и Кроммы. Старый Кромм как раз весной удачно прикупил трех йоркширских свиноматок, помните, я вам говорила? Он, верно, заинтересуется. Обсудим… Сейчас, мне думается, другим наши беседы неинтересны…
– М-м, голубушка Мария Симеоновна! – ласково прищурилась Наталия Андреевна. – Что ж поделать! Не все так прогрессивны, чтоб находить машину для чистки кишок лучшей темой для послеобеденной беседы…
– Провинция… Лень…Старосветские помещики…Лишние люди… – пробормотала себе под нос Мария Симеоновна.
Гриша, услышавший ее, не выдержал, рассмеялся и тут же выбежал, сделав вид, что подавился кофеем. Вслед за ним выбежали Ирен, мальчики и степенно удалился гувернер. Заметив открытую дверь, за всеми пустилась наевшаяся кошка. Снова очнувшийся Арсений Владимирович улюлюкнул ей вслед и стукнул об пол резной ореховой палкой. Кошка подпрыгнула на бегу и выгнула спину.
Глава 5
В которой Софи Домогатская снова встречается с Михаилом Тумановым, Леша Домогатский призывает сестру покаяться, а Элен Головнина принимает у себя подруг детства
Октября 10 числа, 1889 г. от Р. Х.
имение Калищи, Лужский уезд.
Здравствуй, моя дорогая подруга, милая Элен!