На курсах, на которые нас отправляли, случались свои забавные моменты, то таковые происходили и в нашей повседневной жизни на Брэдбери Лэйнс. В мобильной роте, как и в других подразделениях, все военнослужащие, у которых не было своих домов в Херефорде, жили в общих комнатах в длинных деревянных бараках, которые являлись характерной чертой лагеря и которые существовали там еще до расквартирования Полка. Единственное уединение обеспечивали шкафчики, разделявшие койки.
Однажды ночью мы с моим другом, которого неизменно называли «Джимми» в честь известного диск-жокея, спали в своих койках, когда дверь приоткрылась, и на цыпочках вошел Тафф, еще один мой приятель, с которым мы вместе прошли Отбор. Несмотря на все попытки не шуметь, он нас разбудил, отчасти потому, что он был не один. Он тайком пробрался в лагерь с женщиной и, оказавшись в безопасности, привел ее в наше расположение. В полумраке, из-за стоявших шкафчиков, она не смогла разглядеть, что мы спим в одной комнате.
Парочка улеглась на его кровать, и наш товарищ спросил ее, что ее возбуждает. Мы с Джимми молчали и заворожено слушали, как она ему рассказывала, и через несколько минут они уже вовсю занимались сексом. Оба настолько увлеклись, что не обращали никакого внимания на окружающую обстановку, но когда мы услышали, как Тафф сказал ей не разговаривать с набитым ртом, мы, двое слушателей, не смогли удержаться от сдавленного смеха.
Она тут же прекратила свое занятие и тревожно прошептала:
— Что это за шум?
Наш приятель сказал ей, что в углу сидит попугайчик, и попросил ее продолжать то, что она делала. Они занимались сексом почти всю ночь, что лишний раз доказывает, что все эти чертовы марши не обязательно делают человека неспособным к дальнейшим физическим нагрузкам…
Но даже если не обращать внимания на такие случаи, наш распорядок дня был довольно неформальным, и весьма далек от муштры и хрени, принятых у парашютистов. Каждое утро появлялись ротные сержанты, и мы все собирались в комнате для совещаний, где проходило совещание всего личного состава эскадрона, которое мы называли «молитвой», а затем, если ничего не происходило — то есть не было никаких курсов, учений или операций, в которых мы участвовали или которые мы планировали, — то остаток дня принадлежал нам.
В те дни, вскоре после того, как я впервые вступил в ряды САС, мы могли закончить всю работу к десяти утра, что оставляло нам периоды, которые мы называли «прайм-тайм»[48]. Те, кто жил вдали от расположения, могли пойти домой, а любой из нас мог выйти и поразвлечься, хотя нам не разрешалось покидать пределы лагеря.
Помню, как в июне, в понедельник вечером, я вернулся из своей первой боевой командировки в рамках операции «Буря» в Дофаре. Мы отсутствовали пять месяцев, и когда автобус спускался с холма Каллоу по дороге из Росс-он-Уай, мы вдруг увидели, что перед нами раскинулся собор и сам город Херефорд. Это было прекрасное зрелище, радовавшее глаза, которые шесть месяцев не видели ничего, кроме знойной дымки, пылевых вихрей, песка и бесплодных скал. Это означало, что мы возвращаемся домой, в то место, по которому так сильно скучали и встречу с которым ждали с таким нетерпением.
Однако было бы неправильно создавать впечатление, что служба в САС в начале 1970-х годов состояла в основном из безделья между операциями. В те дни, когда мы не наслаждались «прайм-таймом», наша жизнь была сплошным «Давай, давай, давай!» Не успели мы прибыть в лагерь из Дофара и сбросить свое снаряжение, как тут же отправились в город, чтобы пропустить по стаканчику на ночь. Но к четырем часам утра следующего дня, — было у нас похмелье или нет, — мы уже сидели в автобусе, направляясь в Саут-Черней, недалеко от Сайренчестера, на парашютные прыжки. Через два дня после этого мы улетели на учения в Грецию. Наша жизнь превратилась в некую разнообразную череду учений, курсов, полковых дел, операций и «прайм-тайма», и большинство из нас никогда не знали, чем нам придется заниматься в следующий раз.