В нашем доме был крохотный задний дворик, половина которого была вымощена какой-то сумасшедшей брусчаткой, а другая половина представляла собой крошечный участок лысеющей травы, примыкавшего к забору, за которым простирались игровые поля начальной школы, в которой я учился. На этом клочке заднего дворика — словом «лужайка» его не удостоить — мы с братьями построили халабуду, которую использовали в качестве штаба банды, набранной нами среди других беспризорников. Иногда мы врывались в школьную лавку и воровали пачки чипсов, а иногда тырили печенье в магазине на углу. Это было не совсем плохо. Мы просто брали друг друга «на слабо», как и положено детям.
Бóльшую часть времени нам было скучно, и некоторые из традиционных мальчишеских развлечений были для нас закрыты. Никто из нас не был бойскаутом. Командир скаутов был слишком хорошо осведомлен о нашей коллективной репутации сорвиголов, чтобы пустить нас к себе; кроме того, мы не могли позволить себе иметь форму. Однако, когда скауты проводили неделю «Боб-джоб»[12] для сбора средств, мы ходили по домам, притворяясь членами их местной ячейки. Мы хорошо делали свою работу, но деньги оставляли себе.
Благодаря сочетанию удачи и хитрости бóльшая часть наших легкомысленных или нечестных действий сходила нам с рук. Однако я полностью потерял берега, когда выяснили, что я, будучи учеником прислужника, воровал из ящика для пожертвований в местной католической церкви. Возможно, меня беспокоила совесть, и я взял совсем небольшую сумму, но совершил ошибку, купив на нее сладости в одном из местных магазинов.
Одна особенно любопытная соседка — как ни странно, я до сих пор помню ее имя, Кэт Сайкс, — жившая в четырех дверях от нас, оказалась в это время в магазине. На следующий день она сказала моей матери:
— Если бы ты сказала мне, что тебе что-нибудь нужно в магазине, я бы купила это для тебя.
Когда мама ответила, что ей ничего не было нужно, вечно любознательная Кэт сказала, что видела, как я там что-то покупал у прилавка. Моя мать знала, что у меня нет денег, а значит, мне незачем было ходить в магазин, — если только это она не посылала меня за чем-нибудь.
Возмездие не заставило себя долго ждать. Когда я вернулся домой, мама подозвала меня к себе и спросила:
— Питер, что ты делал в магазине?
Я отвел взгляд и сказал:
— Ничего.
Возможно, это являлось результатом католического воспитания, но всякий раз, когда я лгал, я краснел. Теперь я почувствовал, как мое лицо и шея покраснели. Моя мать взглянула на меня и сказала:
— Ты мне лжешь. Итак, что ты делал в том магазине?
Тогда я ответил ей, что купил сладости на деньги, которые нашел на улице, возвращаясь из церкви. После недолгого раздумывания последовал ответ:
— Ты украл пожертвования.
Мои отрицания были бесполезны, потому что чем больше я протестовал, тем очевиднее становилось, что я лгу. Когда она, наконец, заставила меня признаться, то потащила меня к священнику. Тот устроил мне ужасный выговор, преисполненный греха и проклятий, и уволил меня с должности ученика прислужника. Это было довольно хорошее место, потому что я мог заработать около десяти шиллингов (50 пенсов), помогая ему на свадьбах, которых, казалось, было довольно много. Итак, украв трехпенсовик, я потерял хорошую работу.
До сих пор слышу, как тот священник говорит мне, что я виновен в краже денег у церкви, и что это смертный грех. Он имел в виду, что я воровал у него деньги. Но он был хорошо известен как пьяница, который между выпивкой и букмекерскими конторами тратил кучу денег, не принадлежавших ему, поскольку священники должны быть бедными. Я также часто видел его на матчах «Манчестер Юнайтед». Даже когда я был молод, то не считал, чтобы он имел какое-либо право читать мне лекции о грехе.
Со всеми нашими переездами с места на место я закончил тем, что учился в нескольких разных школах, которые, думаю, не сильно повлияли на мое образование. По крайней мере, я ходил в школу — об этом позаботились мои родители, — но никто бы не назвал меня блестящим учеником. Однако я всегда был очень хорош в математике, и особенно в умственном счете, который нашел проще простого. Но у меня было ужасное заикание, из-за которого говорить в классе было мучением, даже когда я был уверен, что знаю ответ. Нельзя также сказать, что учителя моей начальной школы в Уокдене хоть как-то этому способствовали. Однажды мы ставили школьный спектакль «Крысолов из Хамельна»[13]. Мне дали речь, но в последнюю ночь репетиций все шоу пришлось отменить, потому что я не смог произнести ни слова. На следующий день один из учителей принес магнитофон, чтобы записать наши голоса. «Вот как ты звучишь», — сказал он, проигрывая кассету после того, как я заикался и бормотал в микрофон. Постепенно я избавился от заикания, полагаю, в основном благодаря службе в армии, но и по сей день я ненавижу слушать свой голос на пленке.
12
Англ. Bob-a-Job, от слова Bob (шиллинг) и Job (работа) — практика, при которой дети берутся за небольшую работу в домохозяйствах, обычно за один шиллинг; традиционно предлагается бойскаутами в определенную неделю года.
13
Крысолов из Хамельна (нем. Rattenfänger von Hameln) — титульный персонаж из легенды города Хамелин (Хамельн), в Нижней Саксонии. Легенда восходит к Средневековью, самые ранние упоминания описывают волынщика, одетого в разноцветную («пеструю») одежду, который был крысоловом, нанятым городом для приманки крыс с помощью своей волшебной дудочки. Когда горожане отказались выплатить ему обещанное вознаграждение за избавле-ние от грызунов, он в ответ воспользовался магической силой своего инструмента, чтобы уве-сти из города их детей. Эта версия легенды распространилась как фольклор и появилась в творчестве Гёте, братьев Гримм, Роберта Браунинга, Сельмы Лагерлёф и других.