— А ваш брат, принцесса…
— Георг давно умер, князь Андре. Теперь хозяин Моге — мой кузен Энрике. Но скажите, а вы женаты? Я знаю о вас не больше того, что известно всему свету. Мы с вами так давно не виделись, князь! Со времен нашей последней встречи прошло в два раза больше лет, чем сейчас этой девочке… — Тон у Изабеллы был материнский, жалостливый. Былая самоуверенность, даже заносчивость, и былая легкость исчезли; исчезли и те чуть гортанные нотки, выдававшие сдерживаемую страстность и опасения. Теперь она больше никаких опасений в его присутствии не испытывала. И ничего не боялась. Это была замужняя дама, мать, бабушка; дни ее клонились к закату, меч в ножнах повешен на стену за ненадобностью, замок отнят; и ни один мужчина больше не являлся ее врагом.
— Да, я был женат, принцесса. Но моя жена умерла в родах, а я в то время воевал. Это случилось очень давно. — Он говорил резко, отрывисто.
Она ответила банальностью и по-прежнему жалостливым тоном:
— Ах, как печальна жизнь, князь Андре!
— А когда-то вы и не подумали бы сказать так — помните, на стенах замка Моге. — Голос его звучал еще более отрывисто: сердце пронзила острая боль при виде ее — такой. Она равнодушно посмотрела на него своими серо-голубыми глазами — просто посмотрела, и все.
— Да, пожалуй, — согласилась она, — вы правы. Но если бы мне тогда позволили умереть на стенах замка Моге, я бы сочла это счастьем, веря, что жизнь заключает в себе великий страх и великую радость.
— Но это действительно так, принцесса! — сказал Андре Калинскар, поднимая к ней свое смуглое лицо — не успокоившийся и еще не до конца реализовавший свои возможности человек. Она лишь улыбнулась в ответ и сказала своим ровным материнским тоном:
— Для вас — возможно.
Подошли другие гости, и она, улыбаясь, заговорила с ними. Андре отошел в сторонку; он выглядел больным и печальным; он думал о том, насколько был прав, ни разу больше не посетив замок Моге. Все это время он мог считать себя честным человеком. И в течение сорока лет с надеждой и радостью вспоминал красные октябрьские листья дикого винограда, вьющегося по стене замка, и жаркие летние вечера времен его осады. Только теперь он понял, что предал тогда все это, утратил самое драгоценное. Пассивный герой, он полностью отдался в руки Судьбы; однако дар, который он задолжал ей, единственное, что может быть даровано солдату, — это смерть. А он тогда утаил ее дар. Не смирился с Судьбою. И теперь, шестидесятилетний, после стольких лет, стольких войн, стольких стран, должен оглянуться и увидеть наконец, что все потеряно, что сражался он зря, что в замке нет никакой принцессы.
ВООБРАЖАЕМЫЕ СТРАНЫ
— Мы не сможем поехать к реке в воскресенье, — сказал барон за завтраком, — ведь в пятницу мы уезжаем.
Оба малыша изумленно посмотрели на него. Потом Зида попросила как ни в чем не бывало:
— Передай мне, пожалуйста, варенье, — но Поль, который был на целый год старше, уже вспомнил, отыскал где-то в дальнем, запылившемся уголке памяти темноватую столовую и серые окна, за которыми вечно шел дождь.
— Мы возвращаемся в город? — спросил он. Отец кивнул. И сразу же залитый солнцем холм за окном совершенно переменился: теперь он почему-то был повернут лицом к северу, а не к югу. В тот день по лесу будто пробежал красно-желтый пожар; виноградные кисти отяжелели, налились соком; убранные, нагретые августовским солнцем поля, обнесенные изгородями, широко раскинулись в дымке сентябрьского утра, мирные, беспредельные. Утром, едва проснувшись, Поль сразу понял: наступила осень и сегодня уже среда.
— Сегодня среда, — сказал он Зиде, — завтра будет четверг, а потом пятница — и мы уедем.
— А я никуда уезжать не собираюсь, — равнодушно ответила она и ушла в Маленькую Рощу — трудиться над ловушкой для единорога. Она смастерила ее из корзинки для яиц и множества маленьких лоскутков, к которым была привязана самая разнообразная приманка. Зида возилась с ловушкой с тех пор, как они обнаружили следы, однако Поль сильно сомневался, что в такую ловушку можно поймать хотя бы белку. Сам он, понимая, что осень все-таки наступила и времени осталось мало, со всех ног бросился на Высокий Утес, рассчитывая закончить туннель до отъезда в город.
По всем комнатам дома ласточкой метался голос баронессы. В данный момент он доносился с лестницы, ведущей на чердак: