«…одного у тебя в рапортах нет — описания хоть кого-нибудь из трёх пассажиров чёрного седана Шанхай…»
Откуда Липинг знал то, чего знать не должен? Того, чего не знал и Пиао, и о чём ни слова не было во вдоль и поперёк перерытых страницах рапортов? Что в чёрном седане Шанхай было именно три пассажира?
Второй раз он выдаёт знание того, чего знать не должен. В первый раз… ошибка, догадка? Но во второй? Товарищ старший офицер Липинг, он не тот, кем кажется. Он знает вещи, которые знать не должен.
Глава 14
Ни нар — «Откуда ты?»
Телефонные разговоры в Китае всегда начинаются этой фразой. Китаец скорее ответит на этот вопрос, чем скажет своё имя, если окажется в новом месте; там, где его не знают.
Ни нар — «Откуда ты?»
«Объясни свою общественную принадлежность, свой Даньвэй».
Каждый китаец принадлежит к Даньвэй; это определяет место работы, офис, община, завод, школа. Даньвэй — строительные блоки китайского общества. Второе гражданство, крепко увязанное на первое. Даньвэй обеспечивает тебя всю дорогу, от рождения до смерти. Он может удовлетворить любую потребность. Где жить, куда отправить учиться детей, где лечиться, когда ты болен, снабжать тебя пищей, промышленными товарами… велосипедами, радио, телевизорами. Но Даньвэй не только даёт. Он ещё и берёт. Он предъявляет к тебе требования. Если хочешь жениться, тебе придётся получать разрешение у Партийного Секретаря Даньвэй. Они проверят благонадёжность обоих. Смотря по результату тебе дадут разрешение, или откажут в нём. Если хочешь поменять работу… придётся получить согласие Даньвэй. Если китаец хочет встретиться с иностранцем, положено сначала получить разрешение, потом доложить в Даньвэй, о чём вы говорили. Чтобы покинуть место проживания больше, чем на день, надо снова получить согласие Партийного Секретаря Даньвэй. Когда ты умрёшь, похоронит или кремирует тебя тоже Даньвэй. Это утроба, которую тебе никогда не покинуть. Уровень контроля власть предержащих над китайским народом, который не поймёт ни один ян-гуй-цзы…«заморский дьявол».
Каждый отдел кадров Даньвэй хранит запечатанный конверт на каждого сотрудника; биографическая информация, трудовая книжка, документы об образовании. Но в этом конверте лежит много всякого сверх того. Политические доносы соседей, хотя бы и голословные. Оценка Партией человека как активиста, или возможного, а то и подозреваемого контрреволюционера. «Генетическая теория» Партии предписывает делать… анализ, семейное дерево каждого члена Даньвэй на три поколения назад. Кем были отцы, деды, прадеды… землевладельцами, капиталистами или крестьянами? Только функционер может получить доступ к содержимому досье на человека. Твои глаза никогда его не увидят. А они — всегда в курсе.
Только функционеры через Даньвэй могут расписать твою жизнь ещё до того, как ты появился на свет. Могут вести тебя всю дорогу, и их светофоры будут гореть тебе красным на каждом перекрёстке… если им того захочется. И похороны твои спланированы уже в день твоего рождения.
От рождения до смерти. Их тень нависает над тобой.
«Ни нар» — «Откуда ты?»
Вы знаете, откуда я… где бы я ни был.
— Херово выглядишь.
Яобань дотягивает бычок.
— Спасибо, Босс, я тоже рад вас видеть.
— Когда пришёл?
— В шесть. С тех пор, как Паня застрелили, ни хуя не спится.
Пиао присасывается к чаю. Который успел остыть.
— У врачей есть таблетка на любой случай.
— Пробовал. У меня от них днище вышибает — за толчок руками держусь. Лучше уж я буду маяться бессонницей.
— Я тоже предпочёл бы, чтобы ты маялся бессонницей. Уважаю твою гражданскую совесть.
Шишка улыбается. На зубах чёрный налёт, как на заварочном чайнике.
— Они не залечили тебе зубы, пока ты лежал в больнице?
— Я просил. Хуй от них чего дождёшься…
Он открывает рот, зев угольной шахты. Тычет пальцем в гнилой коренной зуб.
— …не экономично. Как здоровье гражданина может быть «не экономичным»? Суки доктора.
Пиао выливает остатки чая на унылую поросль заварки на дне чайника. Душераздирающее зрелище.
— Не надо было тебе приходить. Куда угодно, только не сюда.
— Никуда мне больше не угодно.
Старший следователь узнаёт слова, чувства, ощущение, что тебе больше некуда податься. Решает не развивать тему.
— Лусиншэ, шестое бюро. От них результаты есть?
— Да, можно сказать что есть. Отчёты у вас на столе. Стандартные сведения по Хейвуду. Документы на визу. Приезды, отъезды, разрешение на перемещение по стране. По остальным ничего.
— Что ответили Май Линь Хуа из Гундэлинь и товарищ директор муниципальной тюрьмы?
— Тоже на столе.
— Что-нибудь хорошее сказали?
Шишка, улыбаясь, зарывается в груду папок. Язык бьётся между зубами, как мышка, пытающаяся выбраться из мышеловки.
— Вот, смотрите…
Он триумфально поднимает папку.
— …рукописная записка от Хуа, она приглашает вас на чай в Гундэлинь. Остальное — фигня.
Он роняет записку аккурат в мусорное ведро.
— …я отправил старого коня Синя и тех троих, которых прислал Шеф, ковыряться в личных делах заключённых, выпущенных в прошлом месяце. Их там немерено, но бог его знает… вдруг найдётся что-нибудь по татуировкам с трупов…
— Трое, которых прислал Липинг, ты их знаешь?
— Нет, но ботинки у всех грязные. Обычно это добрая примета.
Пиао открывает ящик стола, убирает в глубину свою чашку. Там уже стоят четыре таких же.
— Ладно, пусть роют…
Закрывает ящик и отталкивает стопку рапортов. Они дюнами разлетаются по столу.
— …но не объясняй в подробностях, что и зачем они ищут.
— Конечно, Босс. Заступы в руки, а с семенами потом сами управимся.
Яобань вытаскивает мятый клочок бумаги из кармана.
— …кстати, Босс, вам звонили. Имя не назвали, звонок из таксофона. Он сказал, что будет ждать вас в чайном доме Хусинтин, Юй Гарденз.
— Во сколько?
— Полчаса назад, Босс.
Пиао стремительно хватает записку и суёт в карман.
— Яобань, наведи справки в Фудане, а? Я хочу знать имена и данные на студентов, друживших с Бобби Хейесом. Тех, кто общался с ним. Тусовался вместе. Пил там чай.
Шишка потирает руки и проверяет запах дыхания. Горький, как бычий пузырь.
— Такая работёнка мне по душе, Босс. Обожаю студенточек…
Он подтягивает засаленный узел на галстуке.
— …а зачем они вам нужны? Есть тема?
Пиао выходит из-за стола, застёгивая китель. На улице холодно не по сезону.
Но в любой сезон его часто навещает озноб.
— Да не сказал бы. Но бог его знает… — Он стучит себя пальцем по крылу носа, — …есть внутреннее ощущение, что из этого может что-нибудь получиться…
На полдороге к дверям он останавливается и разворачивается.
— …твой брат, Пань…
— …не надо, Босс, мы уже всё сказали.
Пиао кивает, выходит в коридор и аккуратно закрывает дверь. Только на полпути к Юй Гарденз он понимает, что сказать всё не получится никогда.
Каждый день будет таким суровым. Каждый кусок фарфора — таким белым. И каждая смерть — такой мрачной.
Прошло пять лет с тех пор, как Пиао в прошлый раз был в Юй Гарденз; тут он понимает, что роется в воспоминаниях, будто они — коробка конфет. Вот её губы, она пьёт Сюньхуача… розовые лепестки, отлитые в гипсе, и в дуновении её дыхания — жасмин. Точки разлома… где так не хочется находиться. Спор. Пролитый чай, пятно расплывается по скатерти. Слова, они кричат имена друг друга… нестираемое, и невыносимое воспоминание, даже после стольких лет.
В Юй Гарденз неестественно тихо. Слишком рано для местных. Не сезон для туристов, автобусы с которыми обычно запруживают Хэньаньлу. Чайный дом Хусинтин расположился рядом с Мостом Девяти Поворотов, если он правильно помнит. Сердце Озёрного Павильона, расположенное в воде, наполненной изумрудными водорослями и листьями лотоса. Чай Лунцзин здесь дорогой. Дешевле, чем Усинлин… всего пятнадцать фен за чайник, и горячей воды можно доливать, сколько влезет. В Хусинтин платишь ещё и за сервис, за фарфоровые чашки и белые простыни. Когда ты влюблён, тебе всё равно, это как предварительные игры. Когда ты не влюблён, когда ты идёшь по рабочим делам… тебе плевать на такие штуки. Фарфор, белые скатерти… они не стоят лишних фен, потому что тебе на них посрать.