— …бессонные ночи у меня уже были, и мне они не понравились. Но информация, которую ты мне сообщишь, сильно поможет. Очень сильно. Если тебе так легче, считай свою помощь формой релаксационной терапии. Действенным способом поддержать в трудный момент другого человека.
— Пошёл ты…
— Как-то в тебе мало сочувствия. Я так понимаю, тебе сложно увидеть во мне психотерапевта?
Не сразу, но улыбка Се гаснет.
— Отьебись.
Пиао подходит к двери камеры. Тень по ту сторону стекла, заместитель директора ищет ключи. Через залпы хлопающих дверей доносится короткий разговор, вопли искажаются эхом. Растекается запах… дезинфицирующее средство, разъедающее блевотину.
— Всё готово?
Заместитель входит в камеру с двумя служителями; нервозность дёргается в уголках его глаз.
— Я протестую.
Сигарета Пиао оранжевым предупреждением горит, зажатая в губах.
— Но ваш начальник, товарищ директор Хуа, он же не против?
— Нет, он не против.
— Ну вот и замечательно. Ваш протест будет отмечен.
Заместитель кивает. Сотрудники выходят вперёд. Се отползает от них.
— Это что за дела? Куда вы меня тащите?
Голые пятки царапают по кафелю пола, когда его вытаскивают из камеры. Голос теряется в пространстве коридора. Где-то далеко раздаётся лязг сначала открываемой двери, потом закрываемой.
Тишина.
Пиао от бычка прикуривает другой «Панда Бренд», предлагает его Шишке. Тот вообще-то не ценит слабый импортный табак, но какого черта!
— Двадцать минут, — говорит Яобань через дым.
— Десять, — отвечает старший следователь.
Они пожимают друг другу руки.
Симфония Моцарта № 40 в соль-минор. Трагическая увертюра Брамса. И интерпретация «Болеро» Равеля, до того загнанная, что устало обвисла на палочке дирижёра, едва ли добравшись до середины.
У Барбары сводит лицо. Она вздрагивает, когда Ма И Пин поднимает палочку… и вздох облегчения вырывается меж зубов, когда она понимает, что он всего лишь сигнализирует оркестру поклониться. Они кланяются, ещё раз, все шестеро. Она кивает. Они кивают. Она аплодирует им. Они аплодируют в ответ. Барбара встаёт, разворачивается к дверям, пальцы уже нащупывают пачку «Мальборо», но её перехватывает бочкообразный тенор-солист, вышагивающий к подиуму. Она вынимает руку из сумочки, снова поворачивается к креслу, внутренне готовится. Солист, она знает, осуждён за мошенничество. В баритональной секции смешанного хора поёт насильник. Сопрано — воры. Ма И Пин стучит палочкой. Она садится, выдавливает улыбку. Дирижёр улыбается в ответ. Взмах палочкой. Начинается Малер.
Девять минут.
Шишка отдаёт Пиао десять юаней, когда охрана притаскивает Се назад в камеру. На лице у него свежая кровь. Тюремные штаны порваны, спадают с него.
Трусы на бёдрах. Белые жемчужины ягодиц. В их сердце распустился одинокий кровавый цветок. Его кладут на кровать, он пытается натянуть одежду. Обеими руками держит на талии разломанный ремень. В одном этом жесте вызов, унижение, борьба за превосходство.
— Цинде. Расскажешь о нём?
Се подтягивает колени к груди. На заднице его штанов расплывается тёмное пятно. Оно растёт, становится очертаниями похоже на Австралию. Но он молчит. Тень Яобаня падает на кровать, на стену.
— Девять минут. Из-за тебя я проиграл десять юаней. Меня бесит, когда я проигрываю деньги, но поверь мне, гораздо сильнее сейчас злится Медведь. Его так называют. Медведь. Волосатый ублюдок. И сильный. За девять минут он никак не может удовлетвориться…
Яобань закуривает. Кажется, вся суть того, что ты не в камере, не в тюрьме, воплотилась в этом простом действии.
— …говорят, ему нравится забавляться с толком и расстановкой. Последней его жертвой был десятилетний паренёк из Пудуна. Говорят, он занимался им минимум четыре часа…
Дым сигареты вьётся над плечом Се. Тёплое пиво, толпа, надушенные сиськи е цзи… все они сливаются в этом дыме, в этом вкусе.
— …за четыре часа с человеком можно сделать вообще всё, на что хватит фантазии. Он убил паренька, перерезал ему глотку. А потом снова его ебал…
Колени Се всё теснее прижимаются к груди. Слова льются монотонным потоком.
— Он связался с вай-го-жэнь.Американка. Женщина. Я как-то видел её. Похожа на китаянку, но точно не китаянка. Там были и другие, в Фудань. Он ходил в университет, забирал посылку и куда-то относил. Два-три раза в месяц.
Е Ян. Хейвуд. Бобби.
Пиао облокачивается о стену. Крашеный камень холодит спину. На улице светит солнце, его не видно, но можно понять по лучу света, медленно движущемуся по его лицу. Тот аккуратно режет его на две половины. Один глаз, синий, как у школьника… второй, тёмный, как головка молотка.
— Куда он относил посылки?
— Хэйлунцзян, Харбин. Четыре часа от города в горы Чан-Бай. Ферма в зоне снега. Там была лаборатория. Ему каждый месяц делали разрешение на перемещение по стране. Его доставлял курьер…
Он кашляет. Сопли, кровь, слёзы.
— …у иностранцев есть друзья на самом верху.
Старший следователь придвигается ближе; запах Се, сильный запах говна, режет нос как ножом.
— Мастерская. Ты сказал, у них там лаборатория?
— Да.
— Что в посылке, наркотики?
— Может быть. Он не говорил. Когда речь шла о хороших деньгах, он умел держать язык за зубами. Его работа с вай-го-жэнь.Он молчал, делал лицо тяпкой. Наверно, платили ему ой как немало.
— Или как следует запугали?
Се поворачивается к старшему следователю, цвет лица стал неживым. Белая кожа на белой подушке почти теряется. Только кровь, теперь коричневая, как уверенный загар богача на пенсии, отмечает границу между телом и тканью.
Он кивает. Язык его бегает по разбитым, солёным губам.
— Иностранцы в Фудань, ты знаешь, как их звали?
— Нет.
— Ты слышал имена Вэй Юншэ, Ху Фэн, Пэй Дэцай, Янь Цзыян?
— Нет.
— Женщина. Он говорил о ней, упоминал имя?
— Нет.
Пиао поднимает бровь.
— Нет. Никаких имён. Я не раз его спрашивал. Думал, может, и для меня найдётся дело, но они не брали новых людей. Он ничего не говорил. О женщине я узнал только потому, что выследил его. Она с ним расплачивалась.
— Где?
— Отель «Мир». Наверно, она неплохо ему выдала. От неё он пошёл покупать себе Фольксваген.
— Новый?
— Почти новый.
Ну естественно, «почти» новый. Всё, что они покупают, всё у них в жизни «почти» новое.
Старший следователь лезет за сигаретами, осталась последняя; сломана пополам.
— Детектив Яобань пока останется у тебя. Расскажешь ему всё, что знаешь про лабораторию в Харбине. Всё, что говорил о ней Цинде, даже самые простые вещи.
Се вяло спускает ноги с кровати, садится. Манит Пиао к себе. Когда может дотянуться, хватает того за ворот. Сила его удивительна. Он дотягивает старшего следователя вплотную к себе. Лицом к лицу. Сухая река крови вьётся по щеке и подбородку, напротив щетины Пиао.
— Я недолго тут задержусь, следователь, а потом выйду и найду тебя. Или тех, кто тебе дорог. Да. Да, так даже лучше. Тех, кто тебе дорог.
Старший следователь отдирает руку от кителя. Палец за пальцем. На пол летит, вращаясь, пуговица.
Охренеть, кто теперь пришьёт ему новую?
Он слышит голос Се, уходя по коридору. Спокойный речитатив угроз льётся через безумие гремящих дверей, лай приказов, шёпот мыслей. Лишь дойдя до центрального ствола, где коридоры сливаются в центр стальной паутины, он понимает, что давно уже не слышит желчи Се… что слова звучат только внутри его головы.
— Как экскурсия?
Барбара не отрывает взгляда от пачки «Мальборо». Белый спасательный фал сигареты намертво зажат в изящных пальцах.
— Не могу сказать, в чём был апогей. Брамс, с солистом-тенором, который надул колхоз на дизельные двигатели от десяти тракторов. Или танцевальная труппа, хореограф которой вместе с собакой пошёл грабить винный магазин, забыл там собаку, и его арестовала БОБ, проследив за ней до его дома…