Она закуривает и крепко присасывается к фильтру.
— …да, экскурсия вышла что надо. Напомни мне, что её надо в следующем году внести в брошюру Томаса Кука.
Товарищ директор Хуа входит в комнату. Он всегда кажется счастливым. Такие люди беспокоят Пиао. Счастье — такое состояние, которое Пиао может испытывать только мимолётно.
— Ну что, Пиао, видишь, твоя иностранка, мы за ней присмотрели, правда, правда? Китайское гостеприимство.
Товарищ директор игриво тычет Барбару в спину. Она энергично кивает.
— Вы крайне великодушны, товарищ директор Хуа. Я обязательно включу это в отчёт коллегам из вашингтонского комитета по досрочному освобождению.
Хуа яростно трёт лапки.
— Здорово, здорово, здорово. А вы, старший следователь, вы удачно побеседовали с вашим другом, я слышал, да, да?
— Да, вполне удачно.
— Видите, я же говорил вам, Пиао, я знаю этих людей, а вы и слушать не хотели, да? Не хотели меня слушать. Ага? Засуньте его к Медведю, сказал я, и он споёт вам отличную песенку. Канарейка. Чисто канарейка, сказал я. Я угадал, правда, Пиао, а? Ага?
Взгляд Пиао тут же уплывает в сторону окна.
— Да, товарищ директор Хуа, вы угадали. Он запел. Пел, как канарейка.
Товарищ директор провожает их к машине. Шишка уже сидит на месте водителя, вытирает лобовое стекло изнутри манжетой кителя.
— Ничего, если я поеду с вами, Босс? У меня в машине сдох генератор.
— Подержанный обойдётся в сто пятьдесят юаней.
Яобань заводит машину.
— А то я, блядь, не в курсе!
Шлагбаум поднимается. За ним мучительно расползаются главные ворота. Снаружи темно… чернота. Залитый светом прожекторов пандус растворяется в ночи, украшенный венком вытянутых теней.
— Товарищ директор Хуа, по четырём из тех убийств, что я сейчас расследую, вам должны быть знакомы имена. Вэй Юншэ, Ху Фэн, Пэй Дэцай, Янь Цзыян?
Улыбка Хуа теряет очертания.
— Имена, да, знакомые имена. Конечно я их знаю. Но убиты, как вы можете расследовать их убийства? Нет, нет, нет, этого просто не может быть. Эти четверо, их казнили. Казнили. Застрелили на территории тюрьмы и кремировали. Всё записано. Всё есть в документах.
— Директор, этих людей мы вытащили из Хуанпу, скованных друг с другом. Изуродованных. У меня на руках есть положительное опознание.
Улыбка исчезает с лица Хуа. Пиао чувствует глубокое удовлетворение.
— Вы ошибаетесь, старший следователь. Ошибаетесь. Тела у вас — это явно другие люди. Не эти. Совсем другие. Другие. Проверьте свои факты. Имена, которые вы назвали, их казнили. Казнили. Их не могли убить. Нет, нет, нет.
Он тычет жирным пальцем в лицо старшему следователю.
— Нет, нет, нет, следователь. Нельзя убить человека дважды. Никак нельзя дважды.
Но ведь убили же; старший следователь готов поспорить, но Хуа уже развернулся… и шлагбаум медленно опускается за его спиной.
Глава 18
Барбара увидела его тень раньше, чем его самого. Чёрная. Резкие края в мигающих лампах, она падала ей на плечо и тянулась через стойку, по виски в стакане, далеко не первому за сегодня. Трио музыкантов неуверенно продирались через мелодию «Fly me to the Moon». Тень сгустилась; он хочет поговорить с ней, сказать тост. Вряд ли он выдаст что-нибудь принципиально новое, но и остановить его невозможно.
— Поднимаю бокал во славу луны. Если считать мою тень, нас трое. Хоть луне не знакомо винопитие, и тени напрасно бодрствуют со мной. И всё равно воздадим должное луне и теням, хоть радость наша продлится не дольше весны.
Голос англичанина, аккуратный, чёткий. Барбара поворачивается, косится на свет. Перед ней стоит блондин. Блондины обычно кажутся добрыми, безопасными. Но в этом человеке есть остриё, бритвенное лезвие… Есть в его глазах нечто бездонное.
— Когда человек повторяет чужие слова, ему просто нечего сказать. Так говорила моя матушка. Цитаты из стихов тоже сюда относятся.
Он улыбается. С губ по лицу разбегается притягательность.
— Это не стихотворение. Это старая китайская застольная песня.
Он садится на табурет рядом с ней. Запах сандалового дерева от него на полной скорости врезается в запах её виски.
— …меня зовут Чарльз, Чарльз Хейвен. А вы кто?
— А я просто любительница пить в одиночестве.
Барбара поднимает тяжёлый стакан и раскручивает виски. Прижимает прозрачное, холодное стекло к носу, ко лбу… смотрит через него. Мир плавится в золотых волнах.
— Мне кажется, ты слишком долго пьёшь одна.
Единственная улыбка связала воедино троих музыкантов, когда они начинают новую песню; органист изливает в микрофон невыразительную мелодию.
— Я бы устроил тебе трип в Китай.
Слишком давно одна. Может быть. Барбара не знает, что ещё сказать блондину с опасным лицом, кроме как:
— Я пью виски.
— Тогда я тоже буду его, — отвечает он.
Пиао без формы чувствует себя голым. Кажется, что чего-то не хватает. Смотрит на отражение в тонированном стекле вестибюля. Перед его глазами стоит тёмная, почти незнакомая фигура. Впервые со дня свадьбы он надел костюм. Застёгивая очередную пуговицу, он так и ждёт, что сейчас появится её лицо. Запах её волос на лацканах… нежные слова, вышептанные в нагрудный карман. Но всё давно в прошлом. Остался запах пыли и пустого гардероба.
— Ни нар.
Пиао ищет по карманам значок… наконец находит. Сотрудник БОБ кивком разрешает ему пройти. Со значком в руке он идёт по вестибюлю, пальцем обводя периметр звезды. Красное тиснение на золоте. Идёт мимо рядов ламп в бар. Видит Барбару. С улыбкой на лице. Стакан прижат к щеке. На коже янтарные блики. Рядом с ней сидит мужчина, его тень лежит поперёк неё. Пиао не видит лица, только язык тела. Тот кричит… ты уже принадлежишь мне, ты сама пока не знаешь, а я уже знаю. Старший следователь разворачивается, чтобы уйти, что-то давит в груди. Но Барбара уже увидела его, кладёт пальцы на плечо мужчине, встаёт, чтобы приветствовать Пиао. Слова льются из него лихорадочным потоком ещё до того, как она подходит.
— Шёл мимо. Подумал о тебе, и мне показалось, ты примешь моё приглашение. Выпить, поговорить, поесть? Но вижу, ты уже сидишь с другом, так что мне лучше…
— Ты шёл мимо?
— Ага, шёл мимо.
— В костюме?
Пальцы Пиао находят пуговицу, расстёгивают и застёгивают её.
— Да, в костюме, в лучшем костюме.
Она улыбается такойулыбкой.
— Симпатично, ты хорошо выглядишь.
Старший следователь ощущает, как краска бросается в лицо.
— Ну что, я пойду, не буду мешать вам с другом?
— С другом? А, с другом.
Она смеётся. Пиао совершенно не может расшифровать этот смех.
— Нет, нет. Пойдём, посидишь с нами. Это англичанин, англичане ведут себя прилично. У них есть наготове любезное обращение на любой случай.
Барбара берёт его за руку и ведёт к стойке. Он чувствует себя ребёнком, которого, наряженного, притащили на день рождения, куда ему не хотелось идти.
— Чарльз Хейвен.
Старший следователь хватает протянутую руку.
— Сунь Пиао.
У англичанина крепкое рукопожатие. Ногти ровные, наманикюрены… безукоризнены. Тяжёлое золотое кольцо, старое золото, почти оранжевое. Манжеты рубашки девственно белоснежны; ещё золото, золотые запонки. Старший следователь садится на табурет, рядом уже стоит стакан с виски.
— Познакомьтесь пока. Я отойду попудрить носик.
Она улыбается, демократическая улыбка, которую она делит между обоими. А потом уходит… её стакан остаётся рядом с Пиао, на ободке алеет помада. Официант ставит рядом с ними тарелку рисовых крекеров. Хейвен берёт крекер, кладёт на ладонь, вдумчиво его изучает.
— Такой идеальный. Нельзя их есть. Как можно крошить зубами идеальную форму?
Он кладёт его назад в тарелку и поворачивается к Пиао; впервые старший следователь смотрит прямо на англичанина.