Глаза Хейвена немы; отблески света играют вокруг чёрных звёзд его зрачков. Он достаёт зажигалку, вспыхивает язычок пламени, разлетаются светлячки… его глаза на мгновение становятся как у кошки в темноте.
— Мы познакомились с Барбарой всего два часа назад, и мне понадобилось бы ещё часа два, чтобы услышать историю её жизни…
Рукой он взъерошивает волосы, и каждый локон падает ровно на место.
— …но скажите, старший следователь, вы всегда ловите монстров, или просто не рассказываете о неудачах?
Пиао добивает последний крекер. Вот и нет нашего идеала.
— А неудач у меня не бывает, мистер доктор. Монстров вообще проще всего ловить, потому что они хотят заявить о себе. Им надо рассказать обо всём в полный голос. Они вожделеют славы…
Старший следователь ковыряется в зубах, потом разглядывает ноготь.
— …в Китае нет систематических убийц, таких, которых вы на западе зовёте серийными. По крайней мере «официально», ну вы понимаете. Но мы всё равно говорим о них: «Кого не нашли, тот остался неизвестен».
Пиао улыбается, заглядывает глубоко в глаза англичанину и поднимает пустую тарелку из-под крекеров.
— Жаль, вы не попробовали, идеал иногда бывает весьма неплох на вкус.
— Вы съели все крекеры…
Барбара сидит на табурете, юбка задралась выше колен. Указательным пальцем она водит в пустой тарелке, потом облизывает его. На губах у неё остаются… соль, сахар, кунжут.
— …но что я, мальчики всегда остаются мальчиками.
Хейвен берёт зажигалку со стойки и подносит к сигарете Барбары. Щелчок разряда тока. Пиао видит его сине-белую вилку в недрах зажигалки в тот миг, когда вспыхивает пламя. Всю жизнь он хотел себе такую зажигалку. Англичанин убирает её в карман.
— Я сегодня не ел, проголодался. Извините, я закажу ещё.
Пиао поднимает руку, чтобы подозвать официанта, Барбара нежно тянется к нему и опускает её. Пальцы её гладят его колено, и дыхание тут же успокаивается в груди.
— Нет, Сунь, всё в порядке. Мы заказали столик в ресторане на восьмом этаже, поужинаешь с нами?
Он хочет пойти, сидеть между ними, отгораживать Хейвена от неё. Но губы произносят совсем другие слова.
— Спасибо, но мне придётся отказаться. У меня назначена встреча. Надо увидеть одного человека.
— Ты уверен?
— Да, уверен. Спасибо за приглашение.
Англичанин уже стоит, каждая складка на пиджаке и штанах легла на своё место.
— Может, старшему следователю стоило придти пораньше?
Улыбка ширится, будто челюсти у него раздвижные. Когда он проходит мимо следователя, раздаётся шёпот:
— Может, вы опоздали буквально на пару часов.
Да, он упустил всё на свете, опоздав на пару очень важных часов. Рис высыпается из пригоршни… это о нём.
И вот Чарльз Хейвен уходит. Последнее, что видит Пиао — они выходят из дверей в яркий свет вестибюля. Рука англичанина лежит у неё на плече, а с ней резкими кадрами в голове у Пиао вспыхивают воспоминания. Как жена теряется во времени, в дожде… на заднем сидении Красного Флага, и рука обнимает её за плечо.
Глава 19
Пиао стирает мел с пальцев. Крупнейшее убийство в нашем кун ань чу за двадцать лет, а ему определили кабинетик размером с туалет.
Толстая меловая линия делит доску на то, что известно, и то, что неизвестно. На две явные группы. Бобби, Е Ян, Хейвуд, Цинде и Юншэ, Фэн, Дэцай и Цзыян, их объединяют две вещи: доска, где написаны их имена, и смерть, забравшая их жизни. Только одно слово написано поперёк меловой линии… Цинде. Курьер, возивший посылки американцев. Гость «Леса добродетели», как и остальные трое китайцев. Цинде.
Пиао сидит, смотрит в окошко, на большой следовательский кабинет по соседству. Месяц назад там сидел он, вёл расследование убийства менеджера из торгового центра «Дружба». Тридцать телефонных линий. Десять компьютерных терминалов. Четыре факса. Даже плитка для чая. Теперь он расследует двенадцать убийств, у него четыре телефонных линии, один терминал, поломанный факс… и никаких плиток. Ему так и хочется потрясти головой, согреть ладони, хоть они и не замёрзли. Глаза возвращаются к доске…
И мотива нет. Ну какой тут можно придумать мотив?
В комнате разлит запах немытых тел, которые ушли домой, в квартиры с незаправленными кроватями. Снова хочется потрясти головой. Если бы в кармане оставались сигареты, он бы закурил.
Липинга не надо понукать. Кареглазый курьер притаскивает коробку записей… горы катушек. Задавать вопросы ему бесполезно; все взгляды тонут в его мутных глазах. Работа мотокурьера в дымный шанхайский полдень — сущий ад, ему не позавидуешь. Анонимный кабинет в анонимном Бюро Безопасности, откуда приехали плёнки, хранит свою анонимность.
Е Ян… её голос удивляет Пиао. Совершенно американская девушка. Вишнёвый пирог и жареные по-южному куриные крылышки. В ней нет ничего от китайских предков. Миндалевидные глаза. Смуглая кожа. Губы как лепестки. Волосы, короткие, блестящие, чёрные… всё осталось. Оболочка, но внутри нет ничего, что старший следователь счёл бы китайским.
Вместе с четырьмя другими сотрудниками он слушает плёнку за плёнкой. Семейные разговоры. Деловые разговоры. Дружеские разговоры. Катушки медленной каруселью наматывают плёнку на железный каркас. Каждый бронзовый моток дополняет её образ. Над чем она смеётся. Что её злит. Как она здоровается. Что выражают «ах-ха», которыми насыщена её речь. Странные клочки информации о ней, но ничего, что могло бы помочь. Нет ни слова, которое бросалось бы в глаза, подсказало бы причины, мотивы. Только её голос на шанхайском конце провода. Ни разу не попался Бобби. Ничего, что могло бы быть Хейвудом и Цинде. Какие-то простые разговоры, один за другим, до краёв заполненные скукой; никаких секретов, заговоров, важных вопросов. И всё время Пиао видит пробелы, дни и недели, которых нету в плёнках. В недрах живота нарастает жжение… ощущение, что его кормят толсто нарезанным красным мясом. Безопасным, узнаваемым, удобоваримым. Но где плёнки, полные жил, хрящей, жира, кусков, которые нельзя переварить? С Е Ян не всё так чисто, он чувствует. Она была замешана в деле, стоящем того, чтобы убить. Но в плёнках царит стерильная чистота, даже шлёпнуть по руке не за что. Полный ноль.
Пиао кладёт последнюю плёнку в коробку, запечатывает её. Звук скотча, отрывающегося от катушки, липнущего к коробке, чуть ли не ласкает сердце. Завтра он напишет докладную записку и отправит Липингу. Там будет написано, приглаженными, дипломатическими словами, которые служат расхожей монетой в работе с начальниками… «а куда подевались остальные плёнки?»
Ответ Липинга наверняка будет не таким изысканным.
Одинокая настольная лампа с дальнего конца коридора светит в кабинет. Если бы статус определялся видом из окна, Пиао бы намывал пепельницы и туалеты. Стена переулка в паре метров. Днём пробегающая собака задирает ногу. Ночью алкаши. Блевота бусами свисает с губ. Интересно, если по ту сторону стены такое, зачем вообще понадобилось окно? Но ответ он уже знает. В Китае статуса нет. Все равны. Если окно есть у одного человека, оно должно быть у каждого.
В Китае нет статуса… только вот за окнами открываются разные виды.
На телефон налеплена записка. Пиао узнаёт каракули. Читает её, оставляет висеть… будет казаться, как будто он её не видел. Записки Юня становятся всё более настойчивыми, цвет меняется изо дня в день. Зелёный на синий… синий на чёрный… чёрный вот сменился на красный. Красный, цвет злости. Красный, цвет прыщей детектива Юня. Бедный ублюдок, ждёт-не дождётся, когда ему дадут дела Пиао. Он настолько толстокож, что носит обноски без тени смущения. Такие люди опасны. Они вызывают войну, и даже не знают, что это они. Но кун ань чу большой, жизнь кипит в трёх офисных блоках, соединённых бесконечными лестницами и коридорами, пахнущих дезинфектантом и раскиданными бумагами. Старший следователь может неделями бегать от Юня. И в его действиях сложно будет увидеть намерение, просто неудачное время, неудачная архитектура. По крайней мере в первую неделю. Потом начнётся расследование Даньвэй. Его отстранят от работы, он будет сидеть дома с тёплой бутылкой пива Цинтао. Расследование неотвратимым катком переедет его. Он должен подготовить своё дело, защищаться от обвинений тун чжи. Чжиюань придёт за ним со свинорезом, встанет напротив с застывшим взглядом. Но так уж он себя ведёт… всегда вёл. Он найдёт убийц. Вытащит грязное бельё из-под кровати. Участие безопасности. Партийный заговор. Всё, на что он намекнул Чжиюаню на берегу реки в ту ночь. Когда у их ног лежали восемь тел, мёртвые, холодные. Всё, что он создавал, его карьера, его жизнь, поставлены на карту. Риск высок, но по-другому он не умеет. Иначе он не способен.