— Вы… опасный глупец, старший следователь. Я старый человек… не надо меня бросать туда. Вы не посмеете… казнят… будет кончено. Остановитесь. Подумайте. Я …ший консультант полицейского депа…
Голова его обессиленно падает вниз. Внизу громыхают огни Падуна, растянувшись жестоким штрихкодом.
— Говори. Рассказывай, что ты знаешь!
Звук. Смех? Чувство юмора не оставило его, или это отдушина для ужаса?
— Мне нечего сказать. Не… глупым, старший следователь… немедленно… наверх.
Мир жестоко кренится. Полукрик, придушенный, унесённый ветром. Пиао отпускает ногу доктора и встаёт. С натужным стоном Яобань принимает на себя весь вес старика.
— Босс?
Но старший следователь не обращает на него внимания. Просто стоит и смотрит на Ву. Марионетка, висящая на фоне черноты, и почти все нити обрезаны. В паху доктора медленно расплывается пятно. Темнеет. Темнеет. Ползёт до пояса штанов. Моча струйкой сбегает по вспучившемуся животу. По груди. Доходит до подбородка, бежит по щекам, по кончику носа, по лбу… и дождём сыпется вниз. На фоне города кажется россыпью алмазов. Доктор дышит тяжёлыми рывками. Но молчит. Пиао становится на колени, руки кладёт на кисти Шишки. Медленно, осторожно, уверенно отжимает большие пальцы, по очереди, от лодыжек доктора.
— Бля, Босс, вы чего творите? Мы не можем, это же главный судмедэксперт города.
Руки Шишки скользят, не могут удержать человека. В голове он уже прокручивает падение манекена. Как он ныряет… теряет очертания, теряет форму, когда его пожирает ещё более тёмная темень.
— Нет, Босс. Нет…
Внизу старик кашляет, плачет, выплёскивает слова. Губы намочены смесью мочи, пота, слёз, слюны.
— Скажу… скажу… я всё вам расскажу.
Секунда молчания, прежде чем Пиао открывает рот. Он узнаёт слова, но голос чужой.
— Ну так расскажите.
— Завтра… увидите, завтра. Станет… ясно. Всё… узнают всё. Господи, помоги вам.
Проходит несколько секунд, и Пиао снова открывает рот. Узнаёт слова, и голос в этот раз тоже знакомый.
— Вытаскиваем его.
Пока они ведут доктора к машине, тот вытирает рукавом лицо.
— То, что вы со мной сделали, в этом не было не-необходимости, старший следователь. Я — человек принципов. Че-че-человек моральных устоев, п-принципов…
На груди по рубашке расплывается пятно блевотины. Штаны обоссаны. Но слова спокойны, как камни. Взгляд твёрд.
— …то, что вы сделали, это н-неправильно. Надо было апеллировать к этим моим качествам. Мне просто надо было быть у-уверенным, что я могу говорить о тех вещах, которые вызывают у меня отвращение, и это не будет у-угрожать моей бе-безопасности. У меня тоже есть се-семья…
Дыхание его становится всё более судорожным.
— …есть много способов убеждения, старший следователь. Много с-способов. Много способов уговаривать.
Осторожно усадив старика в седан, старший следователь набрасывает одеяло ему на плечи.
— Восемь человек мертвы, доктор Ву. У меня нет времени уговаривать. Мне нужны показания, информация. Жена мне не нужна. Одна у меня уже была.
С этими словами Пиао внезапно и остро чувствует, что ночь пахнет только прочными вещами. Вещами, которые нельзя подчинить. Бетон. Сталь. Невидимая река. Только прочные вещи… и он теперь оказался в их числе. Яобань снова надевает наручники на запястье доктора, пристёгивает его к двери. Зажигает ему сигарету. Поворачивается к Пиао. В его глазах полыхают огонь и вопросы. И шёпотом, острым, как железная стружка, он спрашивает:
— Что это было? Вы хотели убить его?
Старший следователь подходит к краю обрыва. Слова, вопросы… повисают в воздухе. Внизу река теряется во тьме. Носки ботинок нависают над краем, он балансирует на каблуках. Как просто умереть. В этот момент так просто умереть. Голова его наполняется онемением, в которое перерождается отогнанный ужас. От того, что совершить самоубийство так просто, всего один шаг. Так просто. Бессмысленно.
— Завтра, — шепчет он ночи, реке, прежде чем развернуться и пойти к машине.
— Ну что, доктор, похоже, сегодня ночью ты будешь моим гостем. Надеюсь, ты ничего не имеешь против курицы?
Ву вежливо кашляет.
— Должен признаться вам, что я вегетарианец.
По лицу Пиао расплывается улыбка, когда он съезжает с моста на подъездную дорогу. И едет в ночь.
— Я так и думал, старик.
Глава 35
Новый год.
Выплачиваются долги. Люди мирятся с теми, с кем испортили или порвали отношения. Дома наполняют сладости и новая жизнь.
В центре гостиной стоит стол… ставший алтарём. На нём расположились свиная голова, курица, рыба и новогодний торт. По улицам идут детишки в новых одеждах; яркие цвета, красные, синие, зелёные, но больше красные. Перчатки, шарфы, всякие мелочи, которые доставляют столько удовольствия.
День Нового года, и всё такое сладкое. В чай кладут сахар. Едят личи и «глаз дракона». [5]А ещё семена лотоса, хурму, грейпфруты, засахаренный имбирь. И слоеные пироги, и няньгао,традиционные «пироги, с каждым годом поднимающиеся выше». На улицах по столбам развешаны фигурки счастливых людей. Обещание, что сладость и новая жизнь наполнят ваш дом.
А что горит в сердцах функционеров и даху,китайских нуворишей… посредников, маклеров, дилеров? Как обычно, бизнес.
Они приезжают ровно вовремя, две совершенно обычных скорых помощи. Тонированные стёкла. Подъезжают к заднему, служебному входу в Больницу № 1, туда, где стоят помойные баки, переполненные мусором.
— Ничего не говорите, — шипит Ву, когда открывается дверь и они залезают. Уезжают на полной скорости. Фары высвечивают Сучжоу Бэйлу. В заднем отсеке скорой помощи видны бледные лица. Никто не разговаривает. Никто не курит. Полное сосредоточение.
Новый год. Люди едят, танцуют, слушают музыку, обнимаются. Бутылки вина, бутылки пива. Лица пролетают мимо длинными цепями. Никто не оборачивается. Будто скорой помощи и людей внутри вообще не существует. Может, так оно и есть. Остаток путешествия Пиао изучает свои пальцы, ладони… хитросплетение линий, которые никуда не ведут.
Они объезжают внутреннюю стену муниципальной тюрьмы, и перед ними открываются южные ворота. За ними сияют слепящие огни, размытые выгоревшие фигурки превращаются в комиссию по встрече из охранников и надзирателей. Пиао следом за доктором идёт по лабиринту коридоров; их окружают голые кирпичные стены и грязные бетонные полы. Темноту разгоняет ряд голых лампочек… и синхронные шаги. Раздевалка расположена в новом блоке, там до сих пор пахнет спешно наложенной краской, её капли застыли в полёте. Двойной ряд оливково-зелёных шкафчиков идёт в центр комнаты. Больничный персонал подходит к ним, снимает куртки. Открывают шкафчики в какофонии ударов стали по стали. Ву тянет старшего следователя за куртку, шепчет краем рта.
— Значит так, повторяйте всё за мной.
Халат и колпак крахмальной белизны. Пиао берёт их из шкафчика, снимает куртку, натягивает их, пряча кобуру от людей за дверцей шкафа. Чувствует себя неуместно. Дурацкое ощущение… так же ребёнком он ненавидел карнавальные наряды. Он разворачивается и видит, как фигуры в зелёной одежде протискиваются через двойные резиновые двери в следующую комнату. Старший следователь идёт за ними, Ву стоит у ряда раковин, на руки падает обжигающий поток воды. На линзах очков оседает пар.
— Мойте руки, повторяйте всё за мной, в точности.
Пиао смотрит и повторяет, трёт руки и предплечья под яростным потоком. Локтем нажимает на кнопку податчика… ладонями ловит розового слизня жидкого мыла. Растирает его в пену. Смывает. Сушит руки под потоком воздуха. Помогает доктору надеть хирургические перчатки; Ву, в свою очередь, помогает ему. Последняя фигура проходит через резиновые двери. С хлопком они съезжаются и закрываются, поднимая вихрь пропитанного лекарствами воздуха.
— Все остальные одеты в зелёное, а почему мы в белое?