Хейвен опускается на колени, глаза у него такие тёмные, что их не видно. Просто два провала на лице… как у тех восьмерых, как у Бобби. И всё время дождь сыпется в глубокую складку тени между ними.
— Похоже, ты не удивлён, увидев меня, старший следователь?
Слова, как далёкий колокол, вплетаются в шлепки и удары волн о железный борт баржи. Пиао не отвечает, его внимание, как остатки кораблекрушения… плавает само по себе, качается на месте.
— Но ты бы не удивился, правда?
Пальцы Хейвена роются в луже консистенции краски. Он нащупывает ухо и держит его перед глазами старшего следователя. Кладёт его на колено. Кровь пачкает его пальцы. В янтарном свете она коричневая, как говно. Он вытирает их о рубашку Пиао.
— Неудача — новый для тебя опыт, нужно время, чтобы его осмыслить. Но, конечно, времени на осмысливание опыта решительно не осталось. Ты истекаешь кровью. Через час, может, и быстрее, ты будешь мёртв…
Просто слова, куча звуков накладываются один на другой бессмысленными каплями. Пиао чуть шевелит головой, все силы вытекли или потрачены. Он пытается глянуть мимо плеча англичанина на реку. На милые розовые волны.
— …хочешь знать, почему я убил Липинга?
Хейвен берёт его за руку, осторожно разжимает стиснутый кулак.
— Я стал балластом, который он должен был спихнуть в воду. Какая жалость. Он так и не понял, что сам оказался балластом. Который хочу спихнуть в воду я…
Он улыбается.
— …я бы сказал, теперь от воды его отделяет два шага. Вот так, следователь.
Хейвен вытирает рукоятку винтовки, ствол и прицел носовым платком. Берёт за руку Пиао. Осторожно, очень осторожно сжимает её на нежном дереве. Мягком, как поверхность бедра толстушки. Собирает стреляные гильзы, откидывает их на пару метров от ног старшего следователя.
— Ещё один балласт, министр, мой деловой партнёр. Хочешь знать, почему Кан Чжу пошёл против меня?
Пиао смотрит вниз, на винтовку, прежде чем впериться в глаза англичанина; кажется, будто огонь смотрит в огонь. Он произносит слова, но собственный голос кажется незнакомым.
— Не поделился.
Хейвен смеётся, нутро его рта красное, как перезрелая вишня. Он хлопает Пиао по стиснутой руке.
— О, я с ним всегда делился, старший следователь…
Встаёт, свет заливает румянцем его голову и плечи.
— …а теперь он получает свою долю…
Он прикуривает. Дым теряется в дыму… как ручей теряется в реке, а река — в море.
— …вот, старший следователь, так это всё и выглядит. Ты явно объявил вендетту своему начальнику, товарищу Шефу Липингу. Всем известно, что он выдвинул против тебя серьёзные обвинения. Ты воспринял это близко к сердцу. Выманил его сюда, пообещав сделать полное признание. Да, это звучит многообещающе, оставим этот кусок, да? Но, конечно, Шеф был не дурак, он привёл с собой двоих людей. Был бой. Ужасный. Кровавый. Сплошные жестокости. Никто не выжил. Вот и нет больше балласта…
Англичанин смотрит на часы. Время ещё есть. Ночное небо, конфетти стальных искр.
— …мне надо встретиться с леди. Сесть на самолёт. А тебе ещё предстоит умирать. Будешь как твой друг…
Он пинает ногу Яобаня…
— …дохлый…
Не оглядываясь, Хейвен идёт по вздымающимся баржам, старший следователь видит, как они поднимаются и опускаются; волны дыма как глазурью покрывают реку, плывут через ржавые железные понтоны. В лучах света будто вырезан проход. Пиао смотрит ему вслед. Смотрит, пока тот не исчезает с глаз. Голова Пиао снова падает около ноги Шишки, во взгляде остаётся только небо и лицо Яобаня. Белое, как луна… его покинуло сознание, и все черты стёрлись. И дождь по-прежнему бьёт копьями. И кровь… везде, куда ни посмотри. Кровь.
Новогодний праздник завершается. Ракеты падают на землю. Толпы расходятся. Пивные бутылки на бордюре. Запах сладости и трат, которые нельзя себе позволить. Небо темнее, чем когда-нибудь видел Пиао. Он смотрит вверх, слышит собственные слова…
— Посмотри на звёзды, они спустятся ночью с небес…
Булавочные уколы разливаются пятнами, зрение отказывает. Только образы, что уже у него в голове, расцвечивают чёрную пустыню, которая простирается над ним. Её глаза. Её запах. Её волосы. Как её губы замирают в полуулыбке… словно у неё есть секрет, который она никому никогда не расскажет. И через всё — серебристый самолёт, уносящий её к серебристой жизни, в серебристый город, населённый исключительно серебристыми людьми.
Давайте, мистер Хейвен, летите в свой Нью-Йорк. Пока я не передумал.
Ладонь стискивается в кулак… и Пиао лежит в её центре. Такая тёмная, такая чёрная ночь. Бездонная, и в ней для него ничего не осталось. И всё время падает дождь, непрерывным потоком. Будто бог ссыт на него с неба.
Глава 37
Видишь ли ты воды Жёлтой Реки, падающие с Небес, неизменно спешащие в море?
Видишь ли ты, как сверкающие зеркала в доме твоём
Опечалены видом твоих белых волос?
На рассвете чёрные и блестящие, к закату стали они как снег.
Бессознательное состояние, тупое, оберегающее. Осколки сознания, отточенные лезвия. Слова стыкуются вместе, будто их нарезали ножницами от листа жести. Смутные образы, мысли. Его разум, как бабочка на ветру, не может сесть на цветок какой-нибудь одной мысли. А потом его накрывает морфин; несёт его на своей тёплой волне всё дальше и дальше в море. Прочь от скал реальности и берега, где он сел на мель.
Смотрит в небо… звёзды и лица спасателей. Его тащат по взбрыкивающим баржам, движение отдаётся в голове, проникает в неё тошнотворной воронкой. Мелькнул отдельным кадром Яобань, которого тащат рядом, привязанного к стальной раме носилок; его лицо похоже на мятую бумагу. Через лоб тянется чёрный полумесяц раны… откуда уже не идёт кровь. И всё время падает дождь. Он на языке. На глазах. Крещение пресной водой. Тянется, чтобы взять Шишку за руку, дождь капает с пальцев, но нейлоновые ремни останавливают его.
— Опустите руку, вы сами себе делаете больно.
Всё окрашено в оттенки синего. Высоко на набережной стоят машины скорой помощи, полицейские машины с крутящимися мигалками. Сирены начинают свой плач. Хлопают двери. Застёгиваются мешки для тел. Здания летят мимо в серой дымке окон Скорой помощи. Лицо спасателя, череп и натянутый холст кожи, присматривает за Яобанем. Так близко, что можно почувствовать запах его жизни. Его внимание переключается на Пиао. Жалящим уколом входит в руку игла капельницы; он вешает её над головой. Старший следователь снова вытягивает руку ко лбу Шишки. Спасатель прижимает её вниз, подтыкает под нейлоновый ремень.
— Не переживайте за него. Вы умираете… переживайте за себя. Понятно? Вы умираете.
Приёмная комната залита светом и клубящейся болью. Кровать огорожена перилами. Трубки идут в него. Трубки идут из него. Следующую комнату видно через стекло, за часами длящиеся минуты… операционную готовят в спешке. Хирург в маске ждёт… распространяя запах антисептика. Руки тянутся, ощупывают его затянутыми в латекс пальцами. Проводят по щеке, там, где было ухо. Перемещаются на спину, с нежностью любовника ощупывают живот, диафрагму. Свет падает яростными полосами, яркий, как августовский полдень в Куньмине… отбрасывает тени с острыми краями на лицо хирурга, сдвигает его черты, когда он стягивает маску. Хейвен. Наклоняется, между хриплыми вдохами шепчет в лицо Пиао слова, будто это тайны.
— Ты должен был умереть, старший следователь. Упрямая ты скотина, а? Но я тебе точно скажу… ты умираешь. Множественные внутренние повреждения, почки, печень, желудок. Сколько хаоса могут натворить две маленькие пули…