Слова замолкают на несколько секунд. Пиао молится, чтобы Хейвен заговорил снова, потому что его дыхание охлаждает горящий лоб.
— …и всё-таки из-за тебя я пропустил самолёт. Кто-то очень сильно хочет, чтобы ты остался в живых. Они настояли, чтобы тебя оперировала лучшая хирургическая бригада, какую можно нанять за деньги, и вот я здесь. Очень, очень неудобно…
Хейвен так близко, их щёки касаются. Шёпот мягок, как дуновение ветерка по верхним ветвям деревьев.
— …ну что, старший следователь, что мне теперь делать, помочь тебе выжить, или помочь умереть? Второе проще и удобнее. Если ты умрёшь, я прекрасно смогу сесть на следующий самолёт. А чтобы ты выжил, многое придётся латать… а значит, я могу пропустить и завтрашний самолёт. Что делать, что делать? Может, чуток и того и другого?
Он поворачивает лицо, на нём сияют отблески света. Он снова смотрит на Пиао, язык водит по внутренней стороне щеки. Глаза синие, как у школьника, сжимающего пакет с конфетами.
— Стоишь ты того, старший следователь, ещё одного пропущенного самолёта?
Дверь открывается. Снаружи, в коридоре, сидят офицеры БОБ, пистолеты отдыхают у них на коленях.
— Если темнота останется с тобой навсегда, ты поймёшь, что я решил сесть на следующий самолёт.
Он выходит, вместо него приближается медсестра с подкожным шприцом. Игла наплывает из света. Он чувствует, как темнота растекается по руке, к плечу, к шее, к центру лба. Его заливает тепло. Темнота заполняет голову. Чёрный водоворот. И вместе с ним приходят слова… «дохлый как пиздец».
Чёрный. Красный. Оранжевый… жёлтый. Белый. Темноту пронзают отдельные вспышки сознания. Белый. Жёлтый… оранжевый. Красный. Чёрный. Свет мучительно гаснет в безвременье бессознательного пространства.
Он становится сосудом. Трубки идут внутрь… вливают кровь, питание. Трубки идут наружу… выводят мочу, дерьмо. Часы отмечает игла, прокалывающая кожу руки. Минуты — капли бесцветной жидкости, текущие по трубам из висящих над головой капельниц. Тело, разум… разделены. Соединяются только ударами паники, когда волна морфина, поддерживающая его, гаснет. Ножи боли выходят из ножен и впиваются в него. А потом шприц приносит облегчение. Медленный поток сознания, отделённого от тела. Мыслей, не замутнённых действиями. Он ощущает часть себя в дальнем углу комнаты, высоко под потолком; смотрит вниз на другую часть себя, ту, которая держится на швах. И какими-то островками сознания он воспринимает изменение в свете, когда парад прежде знакомых лиц собирается вокруг кровати. Обрывки разговоров висят в воздухе. Пальцы Барбары проводят по его волосам, холодные, как речная вода. Он помнит, как она сжимала его. Направляла внутрь себя. Как дёргались его зрачки, когда они кончали. Волосы её лежали у него на лице. Запах шампуня и одинокой кровати, залитой потом.
— С тобой всё будет в порядке. Чарльз хорошо поработал. Теперь всё зависит от тебя. Борись, Сунь, борись.
Она долго идёт к выходу, дверь вздыхает, выпуская её. Ему хочется закричать, но из горла не выходит ни звука, только волна эхо поднимается у него в голове. И снова тьма утаскивает его в самый глубокий свой карман.
Время тянется, как сироп. Дни теряют порядок.
Вокруг его кровати собралась группа людей. Ни одну из этих теней он не узнаёт. Но понимает, что это представители власти. Функционеры. Они распространяют запах скрепок и иностранной кожи ботинок. Он вцепляется в их слова, будто это спасательный фал в штормовом море.
— Вы можете сделать заявление, старший следователь Сунь Пиао. Ваше личное дело — образец для подражания. Заявление будет в духе вашей службы в Бюро Общественной Безопасности…
Ближайший наклоняется вперёд, вместо передних зубов виднеется комплект золотых коронок. В них выпуклое отражение мира с перевязанным Пиао в центре.
— …вы умираете, очистите хорошую репутацию товарища Липинга. У вас ещё жива семья, не позволяйте своей вине обрушиться на них. Давайте, прошепчите своё признание.
Он поднимает голову с подушки. На губах чувствуется кровь. Он прижимает их к уху функционера.
— Пошёл на хуй, — говорит Пиао.
Он помнит, как они запаниковали, когда он забился в припадке, и выступила кровь. Мир залился краской… ярко-красной. Хаос прорезает сигнальный звонок. Прибегает медсестра. Укол. Сон, глубокий и беспокойный.
Через какое-то время он понимает, что ему уменьшают дозы лекарств. Море морфина мелеет. Боль укореняется, занимает торжественное место. Он яснее осознаёт процедуры, происходящие с ним и вокруг него. Как меняют ему повязки на голове и на теле. Убирают капельницы. Обрезают и вытягивают швы. Медленно появляется ощущение, что он приходит в себя. Замечает окружающее, миллиарды мелких деталей. Осознаёт, что в одиночестве лежит в пустой палате на тридцать человек. Три выхода. Один напротив его постели… двенадцать шагов крепких ног медсестры. У каждой двери сидят сотрудники БОБ. Он бросает на них быстрые взгляды каждый раз, как открывается дверь. И их запах… холодного чая и горячих подмышек. Иногда он даже слышит их. Вдумчивые разговоры про сиськи медсестёр. И истории про него самого… Суня Пиао, который раньше был старшим следователем с Бюро Общественной Безопасности. И их выводы по тому, что случилось, за мгновение до того, как один пустил ветры…
— На хрена его лечить, если потом всё равно расстреляют?
— Вы удивили нас, Пиао…
Доктор закрывает занавески вокруг кровати. Право на уединение, хотя остальные двадцать девять кроватей в палате пусты.
— …вы выздоравливаете, и несомненно будете жить.
Он поднимает жалюзи, солнечный свет на лице заставляет Пиао мигать.
— Я буду совсем здоров?
Собственный голос теперь кажется Пиао чуждым.
— Насколько это возможно для человека с полной почечной недостаточностью. Одна почка была совсем разбита, вторая оторвана и сильно повреждена. Вам повезло. Вы сильный человек и вами занимался первоклассный хирург-консультант…
Он оборачивается, корректирует скорость подачи в капельнице.
— …он вызвал специалиста, чтобы пришить вам ухо при помощи микрохирургии и сам занимался восстановлением толстой кишки, желудка и диафрагмы. Он даже смог достать для вас орган для пересадки. Большая часть людей, включая высокопоставленных начальников, умерла бы на хирургическом столе в ожидании.
— Орган?
Доктор проводит ладонями по белому халату и поправляет стетоскоп. Ритуал, который совершал каждый доктор, попадавшийся Пиао на жизненном пути.
— Орган. Почка! Вы стали реципиентом операции по живой пересадке почки. Тканевая совместимость оказалась на высоте, и трансплантация прошла хорошо. Вам очень сильно повезло. Очень, очень сильно, Пиао. А вам так не кажется?
Прежде чем он сумел заговорить, прошло немало секунд. Белый халат доктора давно уже исчез за двойными дверями напротив.
— Да, доктор. Очень повезло.
Представители власти приходили ещё пять раз. Никогда не называли своих имён. Никогда не отвечали на вопросы. Только задавали их.
— Ваше расследование убийства восьми человек, найденных в Хуанпу, было фарсом. Вы искали следы участия государственной безопасности и соучастия высокопоставленных госслужащих, хотя его там не было.
— Всё написано у меня в отчётах.
— Вы фабриковали улики и угрожали свидетелям, чтобы они дали показания, соответствующие вашим доводам. Подходящие к вашим собственным взглядам и идеологии. И вы познакомились с женщиной, иностранкой, сотрудницей американского правительства, в надежде, что сумеете перетянуть власти на свою точку зрения.
— Всё написано у меня в отчётах.
— Вы пытались запятнать блестящую репутацию уважаемого товарища Шефа Липинга, когда осознали, что его не обманули ваши предательские обвинения нашего государства, его представителей и народа.
— Всё написано у меня в отчётах и на дне ямы в саду чжао-дай-со Липинга.