— Мистер Глэдстоун передает императору свои наилучшие пожелания, — произнёс молодой человек. — Он хотел бы видеть его в своем обществе. Все прочие могут убираться восвояси.
Предложение звучало вполне разумно. Я вопросительно взглянул на хозяина, но тот яростно махнул рукой, приказывая мне вступить в бой. Я тяжело вздохнул и нехотя шагнул навстречу африту.
Молодой человек неодобрительно поцокал языком:
— Проваливай, слабак! Тебе против меня не выстоять.
Это оскорбление разожгло во мне ярость. Я вытянулся во весь рост.
— Берегись! — холодно ответствовал я. — Меня опасно недооценивать!
Африт похлопал ресницами с показным безразличием.
— Да ну? А ты кто такой? Имя-то у тебя есть?
— Имя?! — воскликнул я. — Есть, и не одно! Я — Бартимеус! Я — Сакар аль-Джинни, Н'гор-со Могучий, Серебряный Пернатый Змей!
Я сделал выразительную паузу. Молодой человек остался невозмутим.
— Не-а. Первый раз слышу. Так вот, не будешь ли ты столь любезен…
— Я беседовал с Соломоном!..
— Нашел чем хвастаться! — отмахнулся африт. — Кто с ним не беседовал? Скажем прямо, он ни одного из нас не пропустил.
— Я восстановил стены Урука, Карнака и Праги!..
Молодой человек хмыкнул.
— Это вот эти, что ли? Которые Глэдстоун за пять минут раскатал по камушку? А стены Иерихона — это, часом, не твоя работа была?
— Его, его! — встряла Квизл. — Один из его первых опытов. Он об этом предпочитает помалкивать, но…
— Слушай, Квизл!..
Африт провел пальцем вдоль лезвия косы.
— Последний раз предупреждаю, джинн, — сказал он. — Валяй отсюда. У тебя нет шансов.
Я пожал плечами, покоряясь своей судьбе.
— Мы ещё посмотрим!
Ну что ж, посмотрели. И увидели, что африт был прав, — причём почти мгновенно. Мои первые четыре Взрыва он отразил взмахом косы. Пятый же, который я сделал действительно сокрушительным, полетел обратно в мою сторону. Меня смело с лестницы, и я покатился вниз с холма, рассыпая свою сущность. Остановившись, я попытался встать, но снова упал, корчась от боли. Моя рана была слишком велика, я никак не мог оправиться вовремя.
А наверху, на тропе, бесы уже набросились на придворных. Мимо меня пронеслись Квизл и коренастый джинн, вцепившиеся друг другу в глотку.
Африт с оскорбительной небрежностью принялся спускаться ко мне. Он подмигнул — и занёс серебряную косу.
Но в этот миг вмешался мой хозяин.
Нельзя сказать, чтобы он был таким уж хорошим хозяином — например, он питал просто какое-то нездоровое пристрастие к Раскаленным Иглам, — но, с моей точки зрения, его последний поступок был лучшим деянием в его жизни.
Вокруг него кишели бесы. Они тянулись поверх его головы, ныряли у него между ног, — они рвались к императору. Хозяин издал яростный возглас и выхватил из кармана сюртука Взрывной жезл — один из этих новоделов, изготовленных алхимиками с Золотой улицы в ответ на британскую угрозу. Делались эти жезлы кое-как, на скорую руку, имели тенденцию взрываться раньше, чем надо, а иногда не взрывались совсем. В любом случае, при их использовании самым разумным было как можно быстрее швырнуть их куда-нибудь в сторону врага. Но мой хозяин — он же был типичный волшебник. Не привык он лично участвовать в битвах. Команду-то он выкрикнуть сумел, а вот дальше замешкался: держал жезл над головой и тыкал им в сторону бесов, словно никак не мог решиться, которого выбрать.
Ну, и промедлил дольше, чем следовало.
Взрывом снесло пол-лестницы. Бесы, придворные и сам император разлетелись, как пух с одуванчика. А от хозяина моего вообще ничего не осталось.
И в миг его смерти узы, сковывавшие меня, распались и исчезли.
Африт махнул своей косой как раз в том месте, где только что была моя голова. Но лезвие бесполезно воткнулось в землю.
Так, через несколько сотен лет, после дюжины хозяев, оборвались узы, приковывавшие меня к Праге. Однако надо сказать, что, когда моя сущность с облегчением разлеталась в разные стороны и я смотрел с высоты на горящий город, на марширующие войска, на плачущих детей и завывающих бесов, на предсмертные корчи одной империи и кровавое крещение другой, особого торжества я не испытывал.
Было у меня ощущение, что скоро все станет ещё хуже.
Часть 1
Натаниэль
Лондон. Великая и процветающая столица, существующая уже две тысячи лет. Под руководством волшебников она стремилась к тому, чтобы сделаться центром мира. И отчасти преуспела — по крайней мере, в том, что касалось размеров. Разжиревшая на завоеванных империей богатствах столица разрослась, сделалась огромной и неуклюжей.
Город тянулся на несколько миль по обе стороны Темзы: пропитанная гарью корка домов, разукрашенная дворцами, башнями, храмами и рынками. В любом месте города в любое время кипела оживленная деятельность. Улицы были запружены и забиты туристами, рабочими и прочими людьми, спешащими по своим делам, в то время как в воздухе незримо кишели бесы, спешащие по делам своих хозяев.
На шумных пристанях, тянущихся в серые воды Темзы, отряды солдат и бюрократов ждали своей очереди отплыть за моря. В тени их одетых сталью парусников скользили по реке разноцветные торговые суда всех видов и размеров. Шустрые европейские караки; арабские дау с треугольными парусами, нагруженные пряностями; китайские джонки с презрительно задранными носами; элегантные американские клиперы со стройными мачтами; а вокруг них кишели, мешая проходу, лодчонки лоцманов, которые громко ссорились из-за того, чья очередь вести судно к причалу.
Два сердца задавали ритм столичной жизни. На востоке — район Сити, где собирались торговцы из далеких земель, чтобы обменяться товарами; а на западе, там, где река делала резкий поворот, растянулся на целую милю район политиков, Вестминстер, где волшебники день и ночь трудились над тем, чтобы непрестанно расширять и защищать территорию Британской империи.
Мальчишка побывал по делу в центре Лондона и теперь пешком возвращался в Вестминстер. Шагал он не спеша: несмотря на ранний час, солнце уже изрядно припекало, и парень чувствовал, как воротничок мало-помалу намокает от пота. Лёгкий ветерок трепал полы длинного чёрного пальто, заставляя его развеваться за спиной у мальчишки. Юнец сознавал, как это смотрится, и был доволен производимым эффектом. Это выглядело мрачно и впечатляюще. Парень не раз ловил на себе взгляды прохожих. В дни, когда ветер был действительно сильным, пальто имело тенденцию развеваться горизонтально, параллельно земле, а это смотрелось совсем не так стильно.
Мальчишка пересек Риджент-стрит и, миновав беленые здания эпохи Регентства, вышел на Хей-маркет, где уличные метельщики деловито прибирались перед фасадами театров и молодые торговки фруктами уже раскладывали свой товар. Одна женщина тащила лоток, на котором красовалась гора отличных спелых апельсинов из колоний. Апельсины сделались в Лондоне редкостью с тех пор, как в южной Европе начались войны. Проходя мимо, мальчишка метко бросил монету в оловянную кружку, что висела у женщины на шее, и ловко подхватил верхний апельсин из кучи. И, не обращая внимания на её благодарности, пошагал дальше, даже не сбившись с шага. Пальто по-прежнему впечатляюще развевалось у него за спиной.
На Трафальгарской площади только что установили ряды высоких шестов, украшенных разноцветными спиральными полосами. Артели рабочих как раз протягивали между ними верёвки. Веревки были разукрашены красными, белыми и синими флажками. Парень остановился, чистя свой апельсин и наблюдая за работой.
Мимо проходил рабочий, пошатывающийся под тяжестью мотков верёвки.
— Эй, милейший! — окликнул его парень. — К чему всё это?
Рабочий покосился в его сторону, увидел длинное чёрное пальто, что было на мальчишке, и немедленно попытался отвесить ему неуклюжий поклон. Половина мотков тут же раскатилась по мостовой.