Сторона, в которой Валентиныч осел три года тому назад, звалась Пустой. Пуста была непривлекательна на вид: хилая растительность перемежалась полями трясины, длинные холодные зимы сменялись короткими, наполненными звоном комарья и мошки летами. Только вот землица в Пусте была очень благодарной. Как говорили в народе: “Сверху Пуста, снизу густо”. Сотни тысяч лет, с тех пор как творец определил быть здесь трясине и каждые пару тысяч лет покрываться ледником, Пуста была кладовой цивилизации. В неё проваливались стада мамонтов, гигантские метеориты шлёпались в бездонную трясину и зарывались в неё, шипя, как растоптанный окурок. Армии завоевателей от римских легионеров до кровожадных монголов сбивались с пути и с проклятиями и бульканьем уходили в дурно пахнущую жижу вместе с обозами награбленных сокровищ. Бывали случаи, когда в пустскую пучину погружались целые новопостроенные города. Здесь падали и терялись обручальные кольца, инструменты геологоразведчиков, вертолёты, а иногда даже целые эшелоны востребованных народным хозяйством грузов.
Терялись, но не пропадали! Мерзлота принимала в свою утробу всё и укрывала надёжно до поры до времени. В этой безразмерной морозильной камере теоретически можно было найти всё. Теоретически, потому что практически в этой кладовой не было плана складирования, и, чтобы дополнить аналогию со складом, отсутствовало освещение.
Профессиональные добытчики, копатели-любители или просто ничего не подозревающие обыватели доставали из подтаявшего чрева Пусты всевозможнейшие вещи разной степени нужности и сохранности. Нужными пользовались, ненужные выкидывали опять, и те, погрузившись в трясину и обернувшись мерзлотой, снова занимали своё место в безразмерном хранилище Пусты. Так или иначе, круг замыкался. Поэтому в Пусте не было производства. Всё необходимое для жизни и деятельности негустого населения можно было купить на многочисленных торжках и торжищах. А то, что по определённым причинам нельзя было откопать в Пусте, выменивалось у коммивояжёров с большой земли.
Серединедельное торжище представляло из себя несколько дюжин разномастных будок, палаток и просто расстеленных на земле дерюг с наваленным на них барахлом. Сами, словно вытряхнутые из мешка старьёвщика, будки эти находились в полном соответствии с предлагаемым в них товаром. Въехав в лабиринт загаженных улочек, Валентиныч направил оленя в железячную слободку.
«Эй, Анда, хуруту нэ нада?» – нечеловечески низкий утробный голос единым махом вывел угрюмого всадника из задумчивого оцепенения. Валентиныч натянул поводья и осадил своего рогатого иноходца. Он оглянулся на голос и увидел массивную тень, закрывавшую собой весь проход между палатками.
«Тангутский волк тебе Анда», – сурово ответил Валентиныч, и тут же из-за чума, крытого худым войлоком, выкатился на кривых, несоразмерно коротких ножках странный человечек. Исполинские плечи по недоразумению были приданы детской рахитической фигурке, лобастая голова сидела на бычьей шее. Облик уродца дополнял драный полосатый халат, обремканные полы которого спереди были заткнуты за пояс, а сзади волочились по земле, и облезлый лисий малахай.
«Анда, андушечка, ну купи немножка, у мэня хурут хароший, укусный», – загнусил вдруг изменившимся голосом карлик, держась за стремя и семеня рядом с оленем.
Торговца хурутом звали Каюк. Три года приезжал уже Валентиныч на торжище и ещё ни разу не видел, чтобы Каюк продал кому-нибудь свой хурут. Да и не мудрено. Уж на что чухонцы местные ничего в сыре не смыслят, а каюкова продукция с чухонским сыром на земле рядом не валялась. Как-то, давно уже, повёлся Валентиныч на уговоры раскосого пройдохи и купил у него головку этого хурута. Угрызть не смог, а выкинуть жалко. Пара лет уже прошла, а мыши до сих пор стукотят по ночам, гоняя каменный шарик из угла в угол. Упорные.