Широк был Лу! Его мощный торс мягко резал копошащуюся массу мамонтовцев, волнами раздвигая их по обе стороны. Зазевавшийся валился на пол, исчезал под чёрным засаленным фартуком и выныривал снова в фарватере помятый, но на удивление живой. Он обтекал каменные глыбы столов, протискивался в самые дальние и тесные закутки, и не было ещё случая, чтобы хоть капля пролилась из несомых Лу двух дюжин кружек мухоморовки, если он того сам не захотел. И дело было не в ценности разливаемого в «Мамонте» пойла, дело было в принципе!
Тем удивительнее был бархатистый, почти вкрадчивый голос, раздавшийся из-под лохматых, сивых, как у старого моржа, усов:
«Бон жур монсиры, какая честь старому Мамонту.»
«Вальдемар», - Вальдемаром называли Валентиныча те очень немногие люди, степень знакомства с которыми была гораздо глубже предкоматозного состояния после тягчайшей попойки, - «Принц», - кивок в сторону моментально напыжившегося Каюка, - «имею предложить двухфутовые рёбрышки молочного слонёнка. Мои парни раскопали его только этой ночью, свеженинка», - пухлые губы Лу растянулись под нависшими усами в заговорщицкую улыбку.
Вообще-то, фоссил фуд подлежал жесткому лицензированию и Лу декларировал свою копанину как консервированную оленину.
«Мой любезный друг», - сказал Валентиныч, напустив на лицо важности и поправляя на голой груди воображаемую манишку, - «мы с ханом имеем поговорить за очень важные вещи, а в отеле подают на редкость дрянной кофэ.»
Лу поднял бровь, с интересом оглядел Каюка. Тот заёрзал на своей скамейке, надул щёки.
«Тащи свою тухлую слонятину», - гаркнул вдруг Валентиныч и разразился громовым хохотом: - «И мухоморовку не забудь!»
Лу опустил бровь и что-то мурлыкнул в усы. Через секунду его широкая корма уже удалялась от столика приятелей и море тел, колыхаясь, смыкалось позади неё.
Получасом позднее, когда на двухфутовых ”рёбрышках” оставалось уже не более 2 фунтов ископаемого антрекота, а в мутном штофе зелёного позднеримского стекла уровень упал на добрую половину, знакомцы насытились достаточно, чтобы начать приличествующий моменту разговор. Каюк вытер засаленные ладони о не менее засаленные шаровары и удовлетворённо отрыгнул.
«Якши, кароший мяса», - похвалил он.
«Слушай, уважаемый, давно хотел у тебя спросить», - Валентиныч, как выставляющая сторона, чувствовал себя обязанным поддержать светский разговор.
«Ты откуда свои хохоряшки достаёшь? Молочную скотину в наших краях вроде никто не держит. Неужто тоже раскопал?»
Каюк, в полном соответствии со своей нелепой, как бы из двух персон слепленной статурой, обладал также не менее раздвоенной личностью. Богатырской части достался гордый и чванливый характер чингизида. Кривоногого рахитика бескрайнее небо наделило душевными чертами хитрого, мелочного и склочного базарного торговца. Ни один из Каюков не вызывал особой симпатии окружающих и большим количеством друзей он похвастать не мог. Поэтому вопрос о происхождении подозрительного товара качнул его крайне неустойчивую психику.
«Почему знать хочешь?» - Раскосые глазки сырного лавочника сузились в щёлки.
Но тут же маятник личности Каюка качнулся в другую сторону. Он расправил плечи и лицо его приняло горделивое выражение.
«Тебе, мой Анда и верный друг», - утробный бас половинного чингизида зазвучал покровительственно, - «открою эту великую тайну.»
Каюк обвёл пылающим взглядом закопчённые своды “Мамонта” с копошащимися и галдящими под ними посетителями и простёр над ними свою длань в драном рукаве халата.
«Когда Повелитель Вселенной послал свои непобедимые тумены к последнему морю»,- он вдруг шкодливо хихикнул и его голос опять перешёл на писк, - «один обоз с провиантом сбился с пути и утоп в болоте. Очень много добрых бурдюков с сухим молоком.»
Он снова мелко затрясся от хохота и принялся довольно потирать руки.
«Ну, ты - красавчик», - Валентиныч с уважением хлопнул монголо-татарина по плечу, - «только я твой хурут всё равно есть не буду. Зуб не ймёт.»
«Не нада зуб, вода кидать нада», - Каюк преданно заглянул в глаза Валентиныча, - «патом мяхка будет.»
В этот момент в пахучих глубинах Мамонта раздался какой-то шум, заглушивший гвалт, стоявший обычно в заведении, затем взрыв хохота, и что-то бесформенное, как-бы размахивая крыльями и прискокивая, пролетело по проходу и шлёпнулось на пол около столика приятелей. Существо не успело ещё подняться на ноги, а шум, причиной возникновения коего оно очевидно явилось, уже вернулся на привычный уровень.