ЧЕРЕПАХА: Верно, вспышка движется по пути наименьшего сопротивления самостоятельно. Но результатом этого и являетесь вы, Ахилл! Вам не следует считать, что ваше “я” как-то ущемлено в результате нашего анализа.
АХИЛЛ: Но мне не нравится, что я не контролирую свое “я”!
ЧЕРЕПАХА: Это зависит от того, что вы понимаете под “контролем”, Ахилл. Ясно, что вы не можете заставить очаг возбуждения свернуть с пути наименьшего сопротивления. Однако Ахилл одного мгновения определяет, каким будет этот путь в следующее мгновение. Таким образом, вы — чем бы вы ни были — в какой-то мере контролируете собственное будущее.
АХИЛЛ: Все это интересно — и все же, вы говорите, что я не могу думать о том, о чем мне хочется думать в настоящий момент. Вместо этого мне приходится думать мысли, “заложенные” мне в голову Ахиллом прежнего момента.
ЧЕРЕПАХА: В большой степени, Ахилл, именно это и есть то, о чем вам хочется думать. Но иногда вы и правда не можете заставить ваш мозг функционировать так, как вы хотите. Вы забываете чье-нибудь имя, не можете сконцентрироваться, нервничаете, несмотря на все ваши попытки успокоиться. Все это подтверждает, что в каком-то смысле вы не контролируете ваше “я”. Хотите ли вы отождествить Ахилла прежнего с Ахиллом настоящего момента, решать вам самому. Если вы решите, что они совпадают, тогда вы можете утверждать, что Ахилл — имея в виду того Ахилла, что существовал в прошлом — контролирует себя теперешнего. Если же вы предпочитаете думать о себе только в настоящем времени, тогда получается, что вы подчиняетесь естественному закону, а вовсе не независимой “душе”.
АХИЛЛ: Благодаря нашей беседе я начинаю чувствовать, что теперь “понимаю” себя глубже. Интересно, смог бы я узнать все о моей нейронной структуре с тем, чтобы научиться предсказывать путь нейронной вспышки? Это было бы полным, восхитительным самопониманием!
ЧЕРЕПАХА: Ах, Ахилл! Сами того не подозревая, вы угодили в центр самого дикого из парадоксов и сделали это совершенно без моей помощи! Может, если вы потренируетесь, вам удастся проделывать подобное регулярно; тогда вы вообще сможете обойтись без меня.
АХИЛЛ: Довольно вам надо мной насмехаться! Поговорим лучше о парадоксе, в который я попал.
ЧЕРЕПАХА: Откуда вы можете узнать о себе? Вы могли бы попытаться прочесть книгу-Ахилла.
АХИЛЛ: Да, это был бы капитальный проект. Сто миллиардов страниц! Боюсь, что я заснул бы, слушая себя самого. Или же — о ужас! — я мог бы умереть, не дойдя да конца. Но представьте себе, что я читал бы очень быстро и мне удалось бы узнать содержание всей книги за тот срок, что отведен мне на нашем зеленом шарике.
ЧЕРЕПАХА: Так вы бы узнали все об Ахилле — до того, как он прочел бы книгу-Ахилл! И все же вы ничего не знаете об Ахилле, который существует сейчас.
АХИЛЛ: Ну и загадка! Сам факт моего прочтения делает книгу устаревшей. Когда я пытаюсь узнать что-либо о себе, эта попытка меня изменяет. Если бы у меня был мозг побольше, способный переварить всю сложность меня самого! Но я догадываюсь, что и это бы не помогло, поскольку чем больше мозг у меня был бы, тем сложнее становился бы и я. Мой разум просто не способен вместить себя целиком. Я могу постичь только внешние очертания, основную идею. Я не в состоянии проникнуть дальше некоего предела. Хотя структура моего мозга находится у меня в голове, там же, где и “я” сам, ее природа недоступна пониманию этого “я”. Подумать только, что я по определению не могу понять именно то, что составляет меня самого! Значит, я и мой мозг — не одно и то же.
ЧЕРЕПАХА: Забавная дилемма! Именно в ней — источник многих забавных ситуаций в жизни. Пожалуй, Ахилл, теперь нам пора вернуться к вопросу, который породил всю эту дискуссию: “Где родятся мысли, в разуме или в мозгу?”
АХИЛЛ: Я так запутался, что не уверен, что имеется в виду под “разумом” — может быть, это поэтическое название мозга с его деятельностью? Это слово напоминает мне о “красоте”. Ее невозможно локализовать в пространстве, но, однако же, она не парит в некоем ином, эфирном мире. Она больше походит на структурную особенность сложной системы.
ЧЕРЕПАХА: Могу ли я задать риторический вопрос? Скажем, в чем заключена красота этюда Скрябина? В звуках? В напечатанных нотах? В ушах, разуме или мозгу слушателя?