Психолингвисты начали работу над проектом, призванным определить, является ли кома Загадки специфически человеческим заболеванием. Для просмотра данных группы Аутотомии был выбран Витгенштейн — шимпанзе, обученный знаковому языку и способный решать логические задачки на уровне первого курса института. По этическим причинам исследователи проекта “Витгенштейн” отказались сотрудничать; они выкрали и спрятали шимпанзе. В конце концов животное было найдено Федеральным Бюро Расследования. Шимпанзе стали демонстрировать записи Аутотомии 24 часа в день — безрезультатно. Такое же отсутствие результатов показали собаки и голуби. Также ни один компьютер не был испорчен Загадкой.
Во всех этих опытах приходилось демонстрировать записи группы Аутотомии полностью. Не существовало безопасной стратегии, чтобы определить даже то, какая часть записей содержит Загадку. Во время работы над проектом Аутотомия-Витгенштейн посторонний сотрудник впал в кому Загадки, когда некоторые записи группы Аутотомии были случайно распечатаны в общей компьютерной лаборатории. После этого пришлось собрать и уничтожить все распечатки за предшествующий месяц.
Внимание сосредоточилось на том, что представляет из себя кома Загадки. Поскольку она не походила ни на одно из известных заболеваний, было неясно, кома ли это и следует ли вообще ее избегать. Исследователи просто предположили, что это была виртуальная лоботомия, запечатывание информации в синапсах и полное выключение высших функций мозга. Тем не менее казалось маловероятным, что эта кома параллельна состоянию медитативного просветления, поскольку она казалась слишком глубокой и несовместимой с сознанием. К тому же ни один из пациентов с комой Загадки не показал ни малейшего улучшения. Нейрохирургия, лекарства и электрический шок если и действовали, то лишь отрицательно; эти попытки были прекращены. Предварительный диагноз гласил, что кома необратима. Тем не менее началась работа над проектом по поиску слова, способного разрушить “чары” Загадки. Для этого жертв усаживали перед монитором, на котором показывались генерированные компьютером цепочки символов.
К основному вопросу “Что из себя представляет кома?”, необходимо было подходить очень осторожно. Иногда Загадка описывается как “высказывание Гёделя для человеческих машин Тьюринга”, заставляющее мозг буксовать; цитируются традиционные доктрины невыразимого и немыслимого. Похожие идеи встречаются в фольклоре — например, религиозная тема мощи “Слова”, способного исцелить занемогший дух. Однако Загадка может принести большую пользу для когнитивной науки. Она может представить фундаментальную информацию о структуре человеческого мозга; может являться камнем Розетты для расшифровки “языка мышления”, единого для всех людей, на каком бы языке они ни говорили. Если в компьютерной теории разума есть рациональное зерно, то должна существовать некая программа, некое огромное слово, которое, будучи введено в компьютер, превратит машину в мыслящее существо. Почему бы в таком случае не существовать и другому, ужасному слову, Загадке, способному аннулировать действие первого? Все зависело от того, насколько живуча окажется “Загадкология”, не разрушит ли саму себя эта новая ветвь науки.
В это время стал известен еще более странный факт касательно Загадки. Некий тополог в Париже погрузился в кому, во многом схожую с комой Диззарда. В этом случае не участвовал никакой компьютер. Бумаги математика были конфискованы французским правительством, но мы считаем, что он заинтересовался той же областью искусственного разума, что и Диззард, хотя и не был знаком с его работой. Примерно в это же время четверо сотрудников московского института вычислительной техники перестали появляться на международных конференциях и лично отвечать на корреспонденцию. ФБР высказало предположение, что Советский Союз путем рутинного шпионажа завладел записями группы Аутотомии. Департамент Защиты начал работать с идеей использования Загадки в качестве оружия.
Последовали еще два случая, лингвист-теоретик и философ. Оба жили в Калифорнии, но, по-видимому, работали независимо друг от друга. Ни тот, ни другой не работали в той же области, что и Диззард, но оба были знакомы с разработанными им формальными методами, опубликованными в хорошо известной работе десять лет назад. Еще более тревожный случай касался биохимика, который работал над информационно-теоретическими моделями взаимодействия ДНК и РНК. (Правда, здесь оставалась возможность ложной тревоги, так как, впав в кому, биохимик беспрестанно кудахтал, как курица.)
Кома Загадки больше не могла считаться профессиональным заболеванием, относящимся к специальности Диззарда; по-видимому, она поджидала своих жертв в самых разных местах. Загадка и ее действие казались не только не зависящими от языка — они могли также не зависеть от рода занятий и встречаться повсеместно. Невозможно было с уверенностью установить границы интеллектуального карантина.
Кроме того, мы полагаем, что Загадка — это идея, чье время пришло, подобно многим автореферентным парадоксам (типа “Это высказывание ложно”), открытым в начале двадцатого века. Возможно, это отразилось в царящем сегодня мнении, что “информатика — это новое либеральное искусство”. Как только интеллектуальная почва была подготовлена, открытие Загадки стало неизбежным. Это стало ясным в прошлом году, когда большинство из многочисленной группы студентов, слушавших новый вводный курс по теории автоматов, погрузились в кому во время лекции. (Остальные впали в кому несколько часов спустя; их последним словом было “ага!”.) Когда подобные инциденты стали происходить повсюду, общественный протест привел к президентской пресс-конференции и этому отчету. Хотя царящая логикофобная атмосфера и требования закрыть университеты неразумны, нельзя считать кому Загадки всего лишь еще одним примером вышедших из-под контроля технологий. Например, недавний случай “Звуковой печи” в Миннеаполисе, когда параболический фасад здания сфокусировал шум от взлетающих самолетов, но убил только тех, кому не повезло оказаться в тот момент в фокусе параболы. Но даже если бы кома Загадки и являлась желательным состоянием для индивида (чем, по-видимому, она не является), настоящая эпидемия представляет собой беспрецедентную опасность для общества, поскольку такое количество людей сразу находятся в беспомощном состоянии. Можно только ожидать, что часть нашего научного сообщества — важнейшего элемента в обществе, — которая будет таким образом выведена из строя, будет неуклонно расти, по мере того, как распространяется идея Загадки.
Основная цель нашего отчета заключалась в том, чтобы по крайней мере предотвратить дальнейшие случаи комы. Общественные требования участия в определении исследовательской политики еще усугубили дилемму, перед которой мы стоим: как мы можем предупредить о Загадке и даже обсуждать ее, не разнося при этом заразу дальше? Чем специфичнее предупреждение, тем больше опасность. Читатель может случайно достичь такого состояния, в каком он увидит: “Если p, то q и p”, и не сможет предотвратить заключение q, где q — Загадка. Идентификация опасных областей была бы подобна детской игре “Я дам тебе доллар, если ты сейчас в течение 10 секунд не будешь думать о розовых крысах.”
Кроме вопроса об исследовательской политике, остается еще этическая проблема: перевешивают ли преимущества непрерывных исследований в этих не точно определенных, но важнейших областях, риск массового впадения в кому Загадки? В частности, авторы данного отчета не смогли ответить на вопрос, перевешивает ли возможная польза от него ту опасность, которая возникает от его прочтения? К несчастью, во время подготовки окончательной редакции один из нас стал жертвой комы.