«Бог мой! Да он похож на Александра Македонского», — подумала Байсеза.
Женщина не могла оторвать глаз от переливающейся разными цветами стены, от ее яркости. Она вдруг впервые осознала, каким тусклым и мрачным был Мир.
Встроенная в стену программа сказала:
— Доброе утро, Байсеза. Это твой будильник. Завтрак на столе. Обзор утренних новостей…
— Заткнись, — голос ее казался сухим, хриплым карканьем.
— Как пожелаешь.
Синтетический парень продолжил петь своим нежным голосом.
Байсеза поглядела вокруг. Она была в спальне своей лондонской квартиры. Комната казалась маленькой и захламленной. Большая мягкая кровать была нетронута.
Она направилась к окну. Ее солдатские ботинки тяжело ступали по ковру, оставляя следы темно-красной пыли. За окном предрассветное небо было серым, и из плоских ночных силуэтов стали появляться очертания Лондона.
— Стена.
— Да, Байсеза.
— Что сегодня за день?
— Вторник.
— Назови мне дату.
— А… девятое июня две тысячи тридцать седьмого года.
День после падения вертолета.
— Я должна быть в Афганистане.
Стена откашлялась.
— Я уже привыкла к неожиданным переменам в ваших планах, Байсеза. Помню один раз…
— Мама?
Перед ней стояла еще не полностью проснувшаяся восьмилетняя девочка: босоногая, с выпуклым животиком и растрепанными волосами, одним кулачком она терла глаза. На ней была ее любимая пижама с танцующими мультяшными персонажами, хотя пижама была примерно на два размера меньше, чем следует.
— Ты не говорила, что приедешь.
Что-то внутри Байсезы взорвалось.
— О, Майра…
Девочка сделала шаг назад.
— От тебя странно пахнет.
Потрясенная, Байсеза посмотрела на себя. В своем оранжевом комбинезоне, потертом и подранном, и с налипшим на лицо песком, она показалась себе настолько не к месту в квартире двадцать первого века, как если бы на ней был надет скафандр.
Она изобразила на лице улыбку.
— Думаю, что мне надо в душ. Затем мы позавтракаем и я обо всем тебе расскажу…
Почти незаметно свет в квартире изменился. Она повернулась к окну и увидела Глаз, парящий над городом, словно заградительный аэростат. Она не могла определить, насколько далеко и насколько большим он был.
Между тем над крышами Лондона поднималось зловещее солнце.
