– Я тебе уже говорила, она обязательно отомстит.
– Каким образом? Начнет качать свои материнские права, от которых сама же отказалась?
Мов пожала плечами.
– Есть еще одна вещь.
– Какая?
– А ты не догадываешься?
Мы сами не заметили, как перешли на "ты". То, что произошло, было абсолютно невинным. Пересечение границы тоже может оказаться невинным делом, даже если этот факт имеет решающее значение.
3
О моей выходке никто не вспоминал. Люсия вела себя внешне так, словно ничего не произошло. Но я чувствовал, что ее отношение ко мне изменилось. Она обращалась со мной, как с собакой, которую дрессируют. Мне приходилось выносить сухой высокомерный тон, бесконечные придирки, как будто она била меня линейкой, наставляя на путь истинный. Я превратился в мальчика для битья. Никогда, даже будучи статистом, я не испытывал подобного унижения.
Работа над фильмом, проходившая в последние дни в атмосфере зверинца, завершилась. Во мне практически отпала нужда. Люсия вплотную занялась монтажом и микшированием "Добычи". Она заказала очень модному композитору весьма специфическую музыку, которая должна была создавать контраст с немногословным действием. По мнению Люсии, лучше всего для этого подходили ударные и трубы, звучащие в синкопическом ритме.
Наступившее затишье стало для меня настоящими каникулами, которые я проводил в обществе Мов. Теплые деньки близились к концу. Стоял сентябрь, и в изумрудной листве уже мелькала желтая гниль осени. В воздухе как будто чувствовался последний зов умирающей природы.
Наша невинная юность завершалась на берегах Сены, где до сих пор бродят тени. Мопассана и Золя... Мы катались на лодке или гуляли по осеннему лесу. Говорили мало, в основном о пустяках. Не было нужды выражать нашу любовь словами или действиями. Я почти никогда не целовал Мов, а если это случалось, то ограничивался лишь легким, целомудренным прикосновением к ее щеке. У меня недоставало смелости говорить с ней о будущем... Я боялся говорить с ней и о прошлом. Мы словно были заключены в скобки, и наша любовь оставалась без движения, как водяная лилия на поверхности болота.
Но однажды вечером, возвращаясь домой, я все-таки решился.
– Мов, теперь я абсолютно уверен, что хочу, чтобы ты была моей женой.
– Я тоже, Морис.
– Мы созданы друг для друга.
– Я это знаю.
– Рядом с тобой я чувствую себя совершенно счастливым.
– Я тоже.
– Если нас разлучат, я... я умру!
– Я умру вместе с тобой, Морис!
– Итак, пора сказать об этом Люсии!
Она задумалась. Я в напряжении смотрел на ее прекрасные, с тонкими длинными пальцами руки пианистки, сжимавшие руль.
– Да, ты прав, пора.
– Когда?
– По возвращении.
Всю дорогу мы не проронили ни звука: принятое решение ужасало своей неотвратимостью, но никто из нас не мог бы признаться в этом. Мне даже кажется, что мы оба тайно надеялись, что Люсии не окажется дома. Но наши надежды не оправдались.
Феликс предупредил нас, что "мадам" работает в своем кабинете и просила ее не беспокоить. Решив, что этот запрет на нас не распространяется, мы направились в небольшую комнату, служившую ей кабинетом. Его стены были сплошь увешаны фотографиями знаменитых людей с лестными посвящениями мадам Меррер. Люсия едва обратила внимание на наше появление. Она установила у себя кинопроектор и была погружена в просмотр киноленты. Рядом со столом стояли корзины, куда складывалась просмотренная пленка. Совсем как в настоящей лаборатории. Кабинет освещался одной маленькой лампочкой, висевшей в противоположном углу от двери. Люсия водрузила на нос большие квадратные очки в золотой оправе, делавшие ее похожей на американскую учительницу. Заметив нас, она поспешила снять их и выключила аппарат.
– А, это вы, дети! А я гадала, куда это вы запропастились...
Естественно, ничего подобного она не думала, так как голова ее целиком была занята фильмом.
– Мы ездили на прогулку за город.
– Что вы говорите! – восторженным тоном воскликнула актриса. По всему было видно, что ей глубоко наплевать, вернулись мы из пригорода или из Гватемалы. Таким же восторженным тоном она позвала меня:
– Иди-ка сюда, Морис, – она встала, чтобы уступить мне место перед стеклянным экраном размером с почтовую открытку. – Посмотри-ка эпизод с убийством.
Актриса включила аппарат. Звук был отвратительным, но сама сцена оказалась настолько захватывающей, что мне перестали мешать даже микроскопические размеры экрана.
Героиня Люсии находилась в огромной гостиной. Каминный огонь отбрасывал танцующие блики на потолок. Люсия прошла к камину. Я располагался в кресле, где просидел весь вечер. Она не заметила меня. Я медленно поднялся с перекошенным от напряжения лицом, достал револьвер из кармана и направил ей в затылок. Мы оба были показаны анфас: она очень крупным планом, я – несколько сзади, с наставленным на женщину оружием. Зритель мог видеть одновременно наши лица и следить за их выражением. Несколько секунд длился момент высшего напряжения. Эту сцену можно было считать несомненной режиссерской удачей Люсии. План, который дорогого стоит, как говорят киношники.
Глядя на экран, я забыл, что это всего лишь фильм, выдуманная история, которая закончится, как только в зале зажжется свет. Мои чувства были настолько созвучны происходившему на экране, что я на мгновение решил, что галлюцинирую. Едва эпизод закончился, Люсия включила свет.
– Фантастика, не правда ли?
– Да.
– Ты ведь видел мое лицо, когда я почувствовала твое присутствие и поняла, что...
Разумеется, я не видел ее лица, я смотрел только на свое собственное, ведь мы, актеры, ужасные эгоцентристы. Нас интересует лишь собственная игра и то место, которое мы занимаем на экране.
– Да, вы просто уникальны, Люсия.
– Ты тоже ничего, мой мальчик. Думаю, у нас будет прекрасный показ. В "Колизее-Мориво", например. Мы отлично находим общий язык с публикой, посещающей эти залы...
Мов кашлянула. Фильм перестал для меня существовать. Я вспомнил, что мы пришли вовсе не для того, чтобы смаковать гениальные куски из нашего творения.
– Люсия, мы должны вам что-то сказать.
Она с изумлением поочередно бросила на нас взгляд, переспросив:
– Вы?
– Да, Мов и я.
Чтобы скрыть удивление, граничащее с беспокойством, актриса использовала свой излюбленный прием: хохотнула, изображая наигранную веселость.
– Хорошо. Я... слушаю вас.
Я бросил отчаянный взгляд на Мов. Мне казалось, что будет лучше, если она возьмет инициативу в свои руки, так как ее положение было прочнее со всех точек зрения.
– Мама...
Люсию передернуло. Она нахмурилась и открыла было негодующе рот, но, увидев мое решительное лицо, поняла, что я знаю истину, и решила промолчать.
– Мама, Морис и я любим друг друга и пришли просить у тебя разрешения на нашу женитьбу.
Ух, слава Богу, дело было сделано! Мов говорила степенно, не отводя глаз, вместе с тем без излишней бравады, то есть именно так, как должна была говорить послушная дочь в менее сложной ситуации. Я боялся, что Люсия закатит одну из своих коронных истерик, которые она разыгрывала как пьесу из трех актов. Но она ограничилась своим излюбленным смешком.
– Вам, жениться? Но, дети мои, вы бредите! В вашем возрасте!
– В конце года мне исполнится восемнадцать, мама!
Упоминание о возрасте Мов ранило самолюбие Люсии.
– Я знаю, Мов...
– Все, что я могу в этой жизни, – это попытаться сделать счастливым мужчину.
Люсия покачала головой, затем посмотрела на меня. В ее глазах я не прочел ничего, кроме материнской заботы, и решил, что мы выиграли. Признаюсь, я был уверен, что в это мгновение Люсия перечеркнула наше совместное прошлое. Во всяком случае, я очень на это надеялся.
– А ты, Морис, что об этом думаешь?