Наступил полдень, а лодка двигалась в пустоте стихий — вода внизу, воздух наверху, тишина вокруг. День был долгим, ирреальным, как сон, и за меланхолическим величием заката последовали сумерки цвета разбавленного вина. Ветер, казалось, усилился, и всю ночь лодка шла на запад. На рассвете ветер стих. Кугель и Гарстанг уснули под лениво обвисшими парусами.
Этот цикл повторился восемь раз. Наутро девятого дня мореплаватели заметили впереди низкую линию берега. После полудня они провели свое суденышко через волны, мягко разбивающиеся о широкий белый пляж.
— Значит, это и есть Олмери? — спросил Гарстанг.
— Думаю, да, — сказал Кугель, — но не знаю точно, какая его часть. Азеномей может лежать на севере, западе или юге. Если лес вон там — тот же, что окружает Восточный Олмери, то нам лучше обойти его стороной, так как у него зловещая репутация.
Гарстанг указал вдоль берега.
— Посмотри, еще одна деревня. Если народ в ней похож на народ по ту сторону моря, то они помогут нам. Идем, скажем им, что нам нужно.
Кугель все еще медлил.
— Хорошо бы сначала разведать, как раньше.
— Зачем? — спросил Гарстанг.
Он повел Кугеля за собой по берегу в направлении деревни. Подойдя поближе, они увидели жителей, расхаживающих по центральной площади. Это были грациозные золотоволосые люди, которые разговаривали друг с другом голосами, подобными музыке.
Гарстанг радостно подбежал к ним, ожидая еще более теплого приема, чем тот, с которым путники встретились на другом берегу. Однако жители деревни, недолго думая, опутали странников сетями.
— Почему вы так поступаете с нами? — воскликнул Гарстанг. — Мы чужестранцы и не собираемся причинять вам вред!
— Вы чужестранцы. Вот именно, — заговорил самый высокий из золотоволосых поселян. — Мы поклоняемся неумолимому богу, Данготту. Чужестранцы являются еретиками и потому скармливаются священным обезьянам.
С этими словами они потащили Кугеля и Гарстанга по острым прибрежным камням, а очаровательные деревенские дети весело приплясывали по обе стороны от процессии. Кугель ухитрился вытащить трубку, которую он забрал у Войнода, и выпустил в своих мучителей голубой концентрат. Они в ужасе повалились на землю. Кугель смог выпутаться из сети. Вытащив меч, он прыгнул вперед, чтобы освободить Гарстанга, но тут жители деревни пришли в себя. Кугель еще раз привел в действие свою трубку, и они в страхе разбежались.
— Уходи, Кугель, — заговорил Гарстанг. — Я стар, и у меня мало сил. Беги без оглядки, ищи спасения, а я от души пожелаю тебе удачи.
— В обычных обстоятельствах таким бы и было мое решение, — признался Кугель. — Но эти люди довели меня до безумия. Так что выбирайся из сети — мы убежим вместе.
И он еще раз навел страху своим голубым концентратом, пока Гарстанг освобождался от пут, а потом они вместе бросились бежать по берегу. Жители деревни преследовали их с гарпунами. Первый же брошенный гарпун ударил Гарстанга в спину. Он упал, не проронив ни звука. Кугель резко повернулся и нацелил свою трубку, но заклинание уже выдохлось, и появился лишь прозрачный дымок. Нападавшие подобрали свое оружие, чтобы бросить его во второй раз. Кугель выкрикнул проклятие, вильнул в сторону, резко нагнулся, и гарпуны пролетели мимо и вонзились в песок. Кугель в последний раз погрозил кулаком, затем припустил что есть мочи и скрылся в лесу.
Пещера в лесу
Кугель шел через Старый лес крадучись, шаг за шагом, часто останавливаясь, чтобы вслушаться, не хрустнет ли сучок, не раздастся ли тихий звук шагов или даже чьенибудь дыхание. Эта осторожность, хоть и замедляла продвижение, была необходимой: по лесу бродили и другие существа с желаниями, сильно расходящимися с Кугелевыми. Както ему пришлось удирать от пары деоданов. В другом случае он внезапно очутился на самом краю поляны, где торчал в раздумьях лейкоморф, после этого Кугель стал еще более недоверчивым и осторожным. Он крался от одного дерева к другому, вглядываясь и прислушиваясь, и пробегал через открытые пространства нелепыми семенящими шажками, словно контакт с землей ранил ему ноги.
Както после полудня Кугель набрел на небольшую сырую прогалинку, окруженную черными мандуарами, высокими и зловещими, словно монахи в капюшонах. Несколько алых лучей, косо падавших на нее, освещали одиноко стоящую искривленную айву, на которой висел клочок пергамента. Стоя в тени на краю поляны, Кугель долго изучал обстановку, потом, шагнув вперед, снял пергамент. На нем неразборчивыми буквами было обозначено следующее: