Сначала его сон был мирным и спокойным, без сновидений, но потом, впервые за довольно долгий промежуток времени, кошмары вернулись.
Калеб видит Пруденс, которая, смеясь, убегает от него по зелёному лугу с яркими цветами. Он старается догнать её, но с каждым его шагом она оказывалась всё дальше. И он бегает, сначала по улицам, потом по каким-то коридорам, отрывая бесчисленные двери, ища и зовя жену. Пока вдруг не оказывается в большой комнате, середина которой освещена свечами, а стены тонут во мраке. А в центре, на украшенном цветами постаменте, стоят два гроба, большой и совсем крошечный. Калебу хочется уйти, он не хочет видеть тех, кто находится в гробах, но неведомая сила притягивает его к ним. Не сделав ни единого движения, он уже стоит, глядя на два бледных, восковых лица, утопающих в цветах — своей жены и своего сына. И вдруг Пруденс открывает свои прекрасные глаза и с удивлением смотрит на него.
— Калеб, что ты тут делаешь? — слышит он её чудесный, слегка сонный голос.
Облегчение накатывает волной слабости, заставляющей упасть на колени, потому что ноги больше не держат. Она спала, она всего лишь спала! Рядом раздаётся гуканье — переведя взгляд, Калеб видит, как его сын радостно улыбается ему своим беззубым ротиком, дрыгает ручками и ножками, разбрасывая укрывающие его цветы. Но глаза сына, цвета шоколада, большие и странно знакомые, слишком взрослые для такого крохи, удивительно серьёзно смотрят на него с улыбающегося личика.
Калеб протягивает руки, чтобы прикоснуться к сыну, но вдруг понимает, что склоняется над глубокой могилой, на дне которой стоят два открытых гроба, на которые начинает сыпаться земля. Словно не замечая этого, Пруденс и сын продолжают улыбаться Калебу, глядя при этом на него с удивительной серьёзностью.
— Нет! — кричит Калеб, кидаясь в могилу, чтобы спасти, вытащить дорогих ему людей, которых пытаются схоронить заживо. Но на пути у него встаёт толстое стекло, отгораживающее его от того, что происходит там, внизу. И Калеб бьётся о стекло, кидается на него всем телом, но не в состоянии пробить его, и может лишь бессильно наблюдать, как комья земли падают и падают в могилу, погребая под собой два гроба.
— Нет, — уже не кричит, а в отчаянии стонет Калеб. — Не надо! Не покидайте меня! Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста!
— Тшш… Тише, тише, я здесь, с тобой, — слышит он тихий голос. Тёплые ладошки гладят его лицо, стирая текущие по щекам слёзы, мягкие губы нежно целуют лоб и веки. — Всё хорошо. Я здесь. Я тебя не брошу.
— Ты здесь! — Калеб крепко прижимает к себе хрупкое женское тело. Он пытается рассмотреть ту, что находится в его объятиях, живую, тёплую, родную, но вокруг темно, и всё, что ему удаётся увидеть — это большие глаза цвета шоколада, пристально вглядывающиеся в его лицо. — Ты со мной! Моя, моя! Не уходи!
— Нет-нет, я не уйду! Всё хорошо, успокойся, всё хорошо. Это просто сон.
Да, это сон. Но пусть это сон — Калеб не хочет просыпаться. Он крепче прижимает к себе изящное тело и начинает покрывать поцелуями лицо, везде, где может дотянуться. Тонкие пальчики сначала нерешительно, потом всё смелее порхают по его лицу. В какой-то момент губы Калеба натыкаются на её губы и уже больше не хотят отпускать свою находку. Он целует их, сначала нежно, потом — более страстно. Мелькает удивление — ответная реакция слишком робкая, неуверенная, почему? Он напугал её? Калеб чуть убавляет пыл — он не хочет её пугать, только не сейчас, когда в его руках та, что для него дороже жизни. И, понемногу, её ответные поцелуи становятся смелее, нежный язычок начинает повторять его движения, борясь с его языком. Он слышит лёгкий стон и совершенно теряет голову.
Его руки стараются быть везде. Они гладят изящную спину, запутываются в коротких кудрях, щекочущих ладони, ласкают небольшую, упругую грудь. Одежда, разделяющая их, мешает, Калеб быстро расправляется с ней, и вот уже два полностью обнажённых тела катаются по простыням, целуя, лаская, изучая друг друга. Теперь уже она отвечает ему с неменьшим пылом. А он уже с трудом может уловить ход событий. В мозгу — словно вспышки магниевого порошка у фотографа. И как при тех вспышках остаётся изображение на бумаге, так и в его мозгу запечатляются эти моменты, только не зрительные, а осязательные.
Вспышка — он слегка прикусывает мочку её уха, зарывшись руками в короткие кудряшки.
Вспышка — его губы на её груди, ласкают напрягшийся сосок.
Вспышка — он ласкает нежную пуговку у неё между ног и губами ловит её стоны.
Вспышка — он уже над ней, между её раскинутых ног, ищет вход, понимая, что она уже готова для него.
Вспышка — он внутри, не в силах сдержать стон удовольствия, погружаясь сразу, на полную глубину.
Вспышка — её вскрик, её зубы, вцепившиеся в его плечо, её тело, сжавшееся, словно от боли.
Он не понимает, в чём дело. Почему она реагирует так, словно он причинил ей боль? Он не хотел этого. Она же была готова для него, он это почувствовал. И он сцеловывает слёзы с её лица, шепчет какие-то успокаивающие нежности, но он не может, не может, не может остановиться. Он должен двигаться в её чудесной тёплой влажности, крепко обхватившей его, сводящей с ума. Он старается быть нежным, он ласкает её, сумев добиться того, что она расслабляется, и её тело уже не сопротивляется ему. Он ласкает её всем, чем только может — губами, руками, всем своим телом, и улавливает тот миг, когда она начинает двигаться ему навстречу, подстраиваясь, подхватывая, встречая на полпути. Калеб изо всех сил оттягивает завершение, хотя уже едва сдерживался — он хочет, чтобы и она тоже получила удовольствие.
Он опускает руку между их телами и снова начинает ласкать крошечный комочек плоти, вызывая у неё стоны наслаждения, звучащие музыкой в его ушах. И в какой-то момент он чувствует, как её мышцы, обхватившие его, сжимаются, а всё тело напрягается и выгибается дугой, едва не приподняв его над собой. Тонкий вскрик — и её тело обмякает, безвольно упав на простыни. Это служит ему знаком, и, сделав ещё пару движений, Калеб изливается в нежное, сладкое и такое желанное тело под ним.
Зарычав, он падает без сил, едва успев подставить руку, чтобы не придавить своим большим крепким телом её — стройное и изящное. Чуть отдышавшись, он переворачивается на спину и тут же, чувствуя потерю, сгребает её в охапку, затягивает на себя и прижимает крепко-крепко, стараясь при этом не раздавить. Буквально исходя нежностью, он целует её мокрые щёки, влажные ресницы, ловит чуть припухшие губы, в которые шепчет:
— Не уходи! Не оставляй меня.
И слышит в ответ:
— Не оставлю.
Удовлетворённый этим ответом, он закутывает их обоих в одеяло и проваливается в темноту, успев подумать:
«Какой прекрасный сон!»
Часть третья
Проснувшись от того, что солнечный луч бродил по его лицу, согревая, Фолкнер лежал с закрытыми глазами и улыбался, вспоминая свой сон. Обычно он просыпался после кошмара, весь дрожа, в холодном поту и с колотящимся сердцем. В этот раз всё было иначе. Неизвестно почему, но кошмар вдруг перерос в прекрасный эротический сон, невероятно реалистичный, оставивший Фолкнера расслабленным и удовлетворённым.
Фолкнер лежал, прислушиваясь к ровному постукиванию колёс, и вспоминал подробности этого сна. Пруденс, случалось, снилась ему и раньше, и не только в кошмарах, но никогда ещё он так явственно не ощущал её кожу под своими губами, её хрупкое тело под своим, её короткие кудряшки, путающиеся в его пальцах.