Суд к его доводам прислушался. Для разрешения заданного вопроса из магазина срочно затребовали бригадира птицефермы Данилова. Посланный за ним милиционер долго не появлялся в судебном присутствии, а когда появился с утомленным бригадиром, то оказался неожиданно красен лицом, как перец на этикетке популярной в народе лечебной настойки (возможно, от духоты, в которую ему пришлось окунуться в магазине).
Утомленный духотой бригадир суду с затруднением пояснил, что решительно не знает, куда подевались отловленные на дороге куры, поскольку некоторое время они содержались в чулане вместе с задержанными, которых потом увезла милиция. Возможно, и кур она забрала с собой тоже, для приобщения к следственному делу и очных ставок. От этого заявления судья впал в задумчивость, надел очки и на два раза перелистал дело, но ни кур, ни следов их пребывания между листами не обнаружил. После чего предупредил бригадира об ответственности, которая может наступить уже лично для него, если он не изыщет запропастившиеся вещдоки и живыми или мертвыми не представит их для опознания и судебной экспертизы. Так и прозвучало: живыми или мертвыми. От неожиданности, а может, от чего еще, бригадира закачало, но он, собравшись с силами, мужественно устоял на поплывшей под ногами полянке, а затем, лавируя между шнырявшими под ногами скамейками, направился исполнять требование суда, бормоча под нос: «Мертвых — да это я вам сколько угодно…» На это не обратили внимания. Между тем, в процессе назрела некоторая заминка, вполне преодолимая путем опроса остальных свидетелей, которые томились ожиданием своей очереди, в магазине и, вероятно, от духоты и волнения чувствовали себя самих уже заключенными, а потому вели себя соответственно и все время заводили песню нестройным хором: «В воскресенье мать-старушка к воротам тюрьмы пришла — своему родному сыну передачу принесла…» Визгливая разноголосица и почти полное отсутствие музыкальности неприятно травмировали психику и состава суда, и подсудимых, но в особенности зрителей, которые в число свидетелей, заключенных в лавку попасть не удостоились, а потому вынуждены были алкать и терзаться жуткими догадками по поводу достаточности жидкого дефицита в кои-то веки попавшего в захолустье. В преддверии лавки назревал бунт.
Тогда, снова посовещавшись на месте, суд объявил перерыв и вознамерился удалиться в зал для совещания. Однако и с этим возникла серьезная заминка: удаляться оказалось некуда, поскольку Феша выдворила из магазина полностью потерявших платежеспособность и частично, дееспособность, якобы свидетелей, навесила на двери кулацкого облика замчище и отправилась обедать сама и кормить своего мужика и борова, тем самым легкомысленно уравняв себя в правах с глубокоуважаемым советским судом. Тогда и судьи вспомнили, что и они люди, а значит, имеют такие же гражданские права на отдых, обед и прочее, чему человечество не чуждо. Все это, стараниями того же бригадира, состоялось на зеленом бережке весьма неголубой реки, которая прямо-таки взывала окунуться и освежиться. На обед, как было приказано, бригадир подал вещдоки, то есть курятину во всех ее видах: от глазуньи, до супа-лапши и шашлыка. После купания да еще на свежем воздухе, аппетит у судей и иже с ними подразыгрался. И когда адвокат Романов в восторге от великолепия стола и по адвокатской привычке многозначительно крякнул, зоотехник Прохор Варламович немедленно прореагировал и приподнял угол брезентового полога. Зеленое бутылочное стекло блеснуло таинственно и призывно. «А, давайте! — безнадежно махнул рукой судья. — По чуть-чуть. «Все с ним согласились, что по чуть-чуть не повредит. Под курятинку приняли по капельке, потом еще по чуточке, а потом допили окончательно, чтобы не оставлять в бутылках…