2
Кажется, это мое самое первое воспоминание. Тот день, когда Эсекьель ушел из дому. Я не помню саму ситуацию, но помню, что сидел в своей комнате и мне не разрешали выйти, а в воздухе висела какая-то напряженность.
Потом я не видел брата до следующего семейного праздника. По-моему, это был мамин день рождения.
Когда я спрашивал, где Эсекьель, мне отвечали – учится, или еще как-то отговаривались; в моей семье это хорошо умеют.
Я, конечно, понимал, что он с нами не живет: такое от ребенка, даже пятилетнего, не скроешь. Я тайком осмотрел его комнату, увидел, что одежды нет на месте, и умыкнул его гоночную машинку «Скалетрикс», которую он никогда мне не давал. Шло время, Эсекьель не появлялся и не возмущался, и мне становилось все яснее: что-то не так.
Но меня это – чего уж там – не слишком беспокоило. Просто новая ситуация, не такая, как обычно. И я собирался воспользоваться ею по полной программе.
Когда мы жили вместе, я восхищался Эсекьелем, он был моим героем, большим, сильным, все его слушали.
Обращались с ним как с важным человеком. Как со взрослым.
Я не знал тогда, да и сейчас не знаю, что движет детским мозгом. Но, видимо, я решил, что, если уж брата нет на месте, все внимание в доме автоматически достанется мне. И, в общем, был прав: оно и досталось, хоть и не совсем так, как я ожидал.
Я занял новое место, но не благодаря собственному присутствию, а из-за отсутствия Эсекьеля.
Родители думали, что ошиблись в Эсекьеле, но уж со мной ошибок не повторят.
Я сказал, что первое мое воспоминание – это когда Эсекьель ушел из дому. Это правда. Но у меня есть еще и «вживленные воспоминания», истории, которые год за годом рассказываются, обычно шутливым тоном, на семейных торжествах. Так я узнал, что, когда мне было три года и я болел, никто не мог уложить меня, кроме Эсекьеля. Он меня укачивал и пел песню.
Вот такие примерно истории. Вы и сами знаете, родственники обожают рассказывать нам всякие глупости, особенно позорные для нас (позорными я тут делиться не стану).
3
Считается, что друзей мы выбираем. Насчет Мариано я не уверен – то ли я его выбрал, то ли, когда я пришел в этот мир, он уже поджидал меня.
Его отец учился с моим отцом, они подружились, стали вести вместе дела, и до сих пор каждую субботу встречаются в клубе и играют в теннис.
Мы с Мариано ходили в один детский сад, в одни кружки, почти всю начальную школу сидели за одной партой. Пока мне не исполнилось одиннадцать, мы были не разлей вода.
Однажды я возвращался от Мариано. Было часов шесть вечера. Всю дорогу до дома – два квартала – я пинал опавшие листья, поэтому точно помню, что стояла осень.
В тот день мы после школы ходили в клуб – это я тоже хорошо помню, потому что зашел домой через кухню, снял грязные кроссовки и положил в раковину для стирки. Если бы я натоптал в холле, меня бы точно лишили наследства.
Поэтому я так ясно помню, что вошел с кухни.
Поэтому они меня и не услышали.
Я собирался подняться к себе, но из отцовского кабинета услышал голос Эсекьеля, открыл дверь поздороваться и увидел, что мама стоит, закрыв лицо руками. На звук она подняла глаза – они были залиты слезами.
Я не понимал, что происходит, и стал растерянно оглядываться. Эсекьель опустил голову и на меня не смотрел.
А вот отец еще как смотрел. Тем самым взглядом, которого я всю жизнь старался избежать.
– Иди к себе, – сказал он. Я не двинулся с места. Я ничего не понимал.
Почему мама плачет? Почему Эсекьель не здоровается?
«И-ДИ-К-СЕ-БЕ-Я-СКА-ЗАЛ». Думаю, у гремучей змеи вышло бы ласковее произнести это, чем у отца. В каждом слоге было столько злости, что я не стал дожидаться повторения. Закрыл дверь и убежал. Вспомнил – хотя прошло несколько лет – день, когда Эсекьель уехал от нас.
И тогда, и сейчас меня услали к себе, но на сей раз в воздухе витала не напряженность, а жестокость.
Не знаю, как поступили бы вы на моем месте. Я первым делом позвонил Мариано.
Трубку сняла его мама:
– И пятнадцати минут не прошло, как расстались, – весело сказала она. – Даю его.
Я по мере сил пересказал Мариано, что произошло. Его здорово насмешило, как я передразниваю отца: «И-ди-к-се-бе-я-ска-зал».