Голый, а вокруг всё непонятное.
8
Эсекьель долго смотрел на меня, а потом снова стал гладить Сачу.
ПотомучтоуменяСПИДпотомучтоуменяСПИДпотомучтоуменяСПИД. Слова отдавались в голове.
ПотомучтоуменяСПИДпотомучтоуменяСПИДпотомучтоуменяСПИД. Рот у меня был открыт, вид наверняка огорошенный.
– Как ты заразился? – срывающимся голосом спросил я.
Он снова пристально посмотрел на меня. В глазах промелькнул знакомый блеск. В эту минуту я заметил, как сильно он похож на отца. Гораздо сильнее, чем оба они согласились бы признать.
– Так, так, так. Ну вот все и выяснилось. Перед нами будущий заводчик собак. Тебя отец прислал? – Он на минуту замолчал, а я был не в силах ничего пролепетать в ответ.
– Это что, важно – как я заразился? – снова заговорил он. – Идиотский вопрос, достойный представителя нашего семейства. Что я должен тебе сказать? Что я голубой? Наркоман? Или что я заразился у зубного? Да? Думаешь, это имеет значение? Я скоро умру – вот что имеет значение. Я не знаю, сколько мне осталось жить. А если и не умру, пусть хоть вечно жить буду – нормальной жизни у меня уже не будет.
«Так нечестно, – подумал я. – Я убежал без спросу, чтобы с тобой повидаться, сам знаешь, что будет, если папа узнает, куда я ходил. Я твой брат, ты не имеешь права со мной так разговаривать. Я не хотел тебя обидеть, я не знал, что тебе неприятно об этом говорить. Ну, прости меня. Голубой? Наркоман? Ты о чем вообще? Я не хотел тебя обидеть».
Но сказал я только:
– Лучше я пойду.
И ушел.
9
– Ты вчера не ужинал, – сказала мама, когда я спустился завтракать.
– Плохо себя чувствовал, но сейчас уже прошло. Все в порядке.
– Точно? Чтобы ты да не поужинал… Можешь сегодня пропустить школу.
– Да нет, правда, мам, все хорошо, – и я обнял ее, крепко-прекрепко. В нашей семье особо не целуются и не обнимаются. Поэтому она удивилась.
– Ты чего это? Что за приступ нежности? Точно хочешь в школу пойти?
– Да, мам, точно, – закатив глаза, сказал я. Я и вправду лучше пошел бы в школу, чем остался дома. Мне нужно было чем-то занять голову, хоть бы и математичкой с ее математикой.
В школе я вел себя хуже некуда. Боялся, что Мариано заметит, что я не в себе, и начнет доставать вопросами, пока не возьмет измором, как обычно.
Мне нужно было спокойно обдумать кое-что, что не давало мне покоя с вечера. Если Эсекьелю плевать на меня, почему мне должно быть не плевать на него? В конце концов, у меня и брата-то считай никогда не было. Я полжизни прожил без него и дальше проживу. И мне неинтересно, СПИД там у него или еще что. По мне, так пошел Эсекьель далеко и надолго.
10
– Партию?
Так всегда было. Отец подходил и скорее приказывал, чем спрашивал: «Партию?». Я отвечал: «Да, папа». Чем бы я ни был занят в тот момент – делал уроки, играл или смотрел телевизор, – я все бросал и шел к отцу в кабинет играть в шахматы.
«В здоровом теле здоровый дух» – такой у него был девиз по жизни. Он заставлял меня заниматься спортом, играть в шахматы (минимум раз в неделю) и подолгу мучил классической музыкой. Сам он музыку обожал, особенно Вагнера, и хотел привить эту любовь и мне.
Не получилось. Если не считать Баха, Моцарта и сонат Бетховена, часы, когда я обязан был сидеть и слушать музыку, больше походили на пытку, чем на удовольствие.
– Шах и мат. Давно я у тебя так быстро не выигрывал. Тебя не узнать.
– Просто… ты очень хорошо играл, папа.
– Ты мне не ври. Я сам тебя учил, вижу, что ты не сосредоточен, – и он нахмурился.
В такие моменты кажется, что каждая секунда длится вечность, а я проклинаю себя за отсутствие буйной фантазии.
– Я просто… думаю про свой день рождения.
– День рождения? Так до него еще три недели, – он засмеялся. – А в школе все нормально?
Я ответил – да. Не помню, про что мы дальше говорили, но я оказался в выгодном положении. Я всегда хорошо учился, школа была одним из немногих мест, где мною можно было гордиться. Да, я не помню, чем закончился разговор. Но, зная моего отца, могу сказать наверняка: он назначил мне новую партию на следующий день.
11
В те дни мне начал сниться кошмар, который потом преследовал долгие годы.
Путник, изнемогая от жажды, бредет по пустыне и видит тень хищной птицы, а саму птицу не видит. Когда он поднимает глаза, его слепит солнце. Он видит только грозную тень: она кружит, и круги всё сужаются и сужаются, всё ближе и ближе.