Потом, она много раз вспоминала про этого гномика, из дома ее детства, в городке, затерянном на плато громадной страны, на прекрасной голубой планете.
Вспоминала, когда улетала в составе разведывательной экспедиции к далекой Альфе Цефея, на одну из тысяч планет, помеченных разведкой как возможные обитаемые миры.
Вспоминала долгие изнурительные месяцы на подлете к системе, в дни тренировок, исследований, наблюдений и томительного ожидания.
Бережно, старательно баюкала свои воспоминания как хрупкую игрушку, которую легко сломать одним неосторожным движением руки.
Снабжала свои воспоминания новыми подробностями и фантазиями, так долго и с такой страстью, что грани между выдумкой и реальностью стерлись — как исчезают тени в туманный день, оставляя вместо себя лишь пятна.
Кто-то приближался к дому.
Это была мама.
Мама держала в руках бумажный пакет с продуктами. Сири просто взяла у нее пакет и помогла занести в дом. Потом обе вышли на крыльцо и сели на ступеньки. Сири не знала, с чего начать разговор, чувствуя неловкость.
Что-то во внешности мамы смущало ее, но что именно, Сири понять не могла.
— Наконец ты пришла, — сказала мама.
— Да.
— Отца больше нет.
— Мне очень жаль, — пробормотала Сири, и тут же пожалела об этом. — Мам… ты не сердишься на меня?
Сири ждала, что сейчас мама начнет упрекать ее — тогда, много лет назад она сбежала из дома в погоне за своей мечтой. Сири ждала, что мама заплачет, или хотя бы засмеется. Но мама вздохнула и поднялась:
— Пойдем, дочь.
— Куда? — спросила Сири.
— Я покажу тебе, — сказала мама.
Сири последовала за мамой. Вместе, они в торжественном молчании прошли по Кедровой улице и свернули в сторону торговых кварталов. Минут через пять они стояли возле старой церкви Крещения. Ее высокий шпиль по-прежнему колол небо, но контуры здания словно бы оплавились, обсыпались, а стены сделались мягкими и хрупкими, как кусок зефира. Церковь накренилась и будто просела под собственной массой.
Они вошли внутрь. Бледный свет копьями пронзал пространство главного зала. Они шли мимо скамей, и Сири отмечала странный дизайн мозаик и витражей, украшавших окна. Кругом вились трубки, как от органа, и в изобилии торчали декоративные розетки с неизвестными символами. Они подошли к алтарю, и преклонили колена перед Спасителем. На помосте было установлено три стойки с продолговатыми ящиками. Мама указала Сири на них.
Сири подошла к первому ящику, и оказалось, что это закрытый гроб, странноватого вида, с прозрачной верхней крышкой. В гробу лежал мужчина, худощавый, с заостренными чертами лица, со шрамом на лбу. Родинка на шее, возле кадыка. Сири узнала ее. Это Марк. Сири поняла, кто это. Ее муж.
Она перевела взгляд на второй гроб, поменьше, где лежала девочка лет пяти. Ребенок напоминал куклу, торжественно одетую для праздничной игры. В памяти Сири тут же вспыхнуло имя девочки — Лара. Это их с Марком дочка, единственная, родная. Сири долго всматривалась в черты детского лица, еще не оформившегося, только начинавшего раскрываться, но соединявшего в себе черты обеих родителей.
Затем Сири посмотрела на того, кто лежал в третьем гробу.
Она хорошо знала это лицо.
Потому что видела его в зеркале.
Женщина, лежавшая в гробу, казалась спящей, в отличие от мужчины и девочки. Эффект подчеркивало слабое голубоватое свечение, распределенное по контурам верхней крышки. Женщина спала, но то был вечный, беспрерывный сон без шанса на пробуждение, кома, ловушка для разума, запертого в теле, живущем по иронии судьбы и роковом стечении обстоятельств.
Сири обернулась к маме. Та спокойно ожидала ее.
— Что это значит?
— Не знаю, — сказала мама. — Но я должна была показать тебе это.
Сири прислушивалась к себе. Она пребывала в странном спокойствии, это было ненормально, ведь любого человека в подобной ситуации охватило бы чувство горя, недоумения, страха. Но Сири не чувствовала ничего.
— Прости меня, дочь, — сказала мама.
— И ты меня.
Они обнялись. Мама сказала:
— Однажды ты поймешь, что время и место не так важны. Даже твоя память, потому что ты можешь забыть что-то. Важно то, кто ты.