Зря он пошел на поводу у Сайомона. Зря притащил в паб ребенка.
В голове среди всполохов разного цвета искр появляется лицо Нессы, обрамленное русыми волосами. Она была такой до рождения Клементины. Счастливой, спокойной. Серлас уже и не помнит ее такую.
«Что же ты делаешь, Серлас из Ниоткуда…» – вздыхает она и мрачнеет. Серлас пытается уцепиться за ее образ, но падает в пропасть. Сознание возвращается к нему, когда из-под него едет стул, а дощатый пол оказывается почти перед носом.
– Эк тебя сморило с одного глотка, парень, – ворчит Сайомон, подавая ему руку. Перепуганная Клементина жмется к его груди, тащит из-за ворота рубахи шнурок с кольцом и натягивает у шеи. Силы в руках девочки много, страхов в голове – тоже. Сер-ласу не стоит забывать об этом.
И пить больше не стоит.
Сайомон усаживает его обратно за стол и ставит перед носом другую кружку. Вода в ней мутная, но не желто-коричневая. Это не виски, и пахнет от кружки родником.
– Пей, – кивает Сайомон и двигает посудину к Серласу ближе, а первую отнимает из-под руки и убирает обратно на стойку. Следом возникает кружка поменьше – в ней уже плещется молоко. Серлас видит все его действия сквозь запотевшее стекло внутреннего ока: слабо, медленно доходят образы до его сознания, трудно ловятся.
– Пои своего ребенка, – говорит Сайомон. – Небось, голодный. Весь день не ели?
Серлас медленно кивает. Весь день. Всю ночь. Кажется, прошедшие сутки были еще в прошлой жизни. А в этой оба они – и Серлас, и Клементина – голы, как новорожденные, и оба хотят есть.
Для Клементины новая жизнь началась в пабе маленькой деревни Фенит с кружки молока из рук Сайомона Далея.
Для Серласа новой жизнью стал глоток виски.
В порт Фенита приплывают рыболовные судна. Маленькие гукары, на которых не отплыть дальше рифов, от них за милю тянет рыбой, а свободного места на палубе так мало, что не хватит и Клементине. Серлас понимает свою ошибку в ту же секунду, как видит выстроившиеся в ряд у причала крохотные двухмачтовые суда. В первое утро он видел эту картину, во второе, в четвертое.
Через неделю ничего не меняется. Через две – тоже.
Эти судна не ходят за горизонт, не покидают родных вод Ирландии. На них не доплыть до Европы.
На Серласа начинают коситься рыбаки, возвращающиеся к берегу на своих хилых лодках, их жены, встречающие мужей из утреннего плавания, бегающие мимо дети хитро поглядывают в сторону Серласа из Трали, что пришел в их деревню пару недель назад и остался. Тихо обругав себя за свое слабоумие, мужчина идет назад.
Он возвращается в паб Сайомона, в комнату под крышей, где, укрытая несколькими пледами, спит Клементина. Сейчас ее зовут Клемент. Сейчас она – сын Серласа.
Мысленно он уже проклял эту идею двести сорок с лишним раз, но вслух не говорит ничего и старается вести себя как можно увереннее. После ночи, что прошла незаметно за разговорами с молчаливым слушателем Сайомоном, Серлас думает, что все его слова были наваждением, их наговорила ему в уши Несса, сотканная из памятных образов. Не следовало ему оставаться под крышей паба и вести задушевные беседы. Не следовало пить с Сайомоном треклятый виски.
Их с Клементиной не гонят с утра. Не гонят и на следующий день. Серлас по обыкновению ждет, когда из паба уйдут дневные посетители, и спускается с чердака, оставив спящую Клементину досматривать свои сны. Он покормил и переодел ее, девочка должна спать, не тревожа ни его, ни других людей в пабе.
Господь, Серлас и думает о ней как о своем ребенке, чего не было даже при жизни Нессы.
Коварную мысль, закравшуюся в его голову вместе с невинными думами о быте, он гневно гонит прочь. Несса мертва, о ней нельзя вспоминать! Прошла всего пара недель, а ему они кажутся годом. Так пусть память остывает быстрее, пусть вокруг него роятся другие мысли. Несса несет с собой горе и слезы, что душат, режут горло и грудь. О ней нельзя думать.
– Я говорил тебе, к нам большие судна редко плывут, – привычно бросает Сайомон, протирая забрызганную алкоголем стойку. В пабе пахнет виски, пивом, перченым мясом и потом. Дивный дух ирландских работяг, им теперь пронизана вся одежда Серласа, его волосы и даже тело. Кислый запах прокрался под кожу, и кровь вобрала его в себя из легких.
Он страшится, что этот запах будет преследовать и Клементину. Но идти им обоим некуда: никто, кроме Сайомона, не приютит у себя под крышей безродного бездомного чужака, а когда слухи доберутся до Фенита из Трали, с жилищем Сайомона им придется проститься.
Сайомон повторяет, что не готов вестись на злословие соседних городов. Серлас верит, что людская добродетель заканчивается при первом упоминании ведьм и инквизиции.