Серлас вздрагивает на чужой голос, облизывает пересохшие потрескавшиеся губы и жарко шепчет:
– Не гоните прочь, позвольте остаться. Мне… нам с ребенком нужно попасть в Дублин. Вы же плывете в Дублин?
– Ты ошибся рейсом, бродяжка, – хмыкает человек перед ним. – Мы плывем во Францию, и тебе на берег уже не сойти.
Он все еще не видит лица своего возможного палача и только ахает, щурясь от яркого солнца. У океана оно всегда белее, сильнее светит – его лучи отражаются от водной глади, переливаются в гребешках волн, а ветер разгоняет любой туман и мглу с неба, вычищая солнечную монету до стеклянного блеска.
Серлас осматривается, только теперь замечая, что порывы ветра сильнее бьют в лицо и царапают щеки. Океан окружает его и Клементину со всех сторон – не видно уже ни берегов Фенита, ни дальних выступов скал у Трали, ни белых в соли каменистых обрывов.
– Что делать с тобой прикажешь? – вопрошает человек, до сих пор не назвавший своего имени, не показавший лица. Серлас вскидывает к нему голову и рвано выдыхает сквозь зубы.
– Позвольте остаться. У меня есть немного денег, я могу отплатить за все.
Мужчина задумчиво чешет рукой щетинистый подбородок. Солнце и, должно быть, долгие годы выбелили ему волосы и жесткие кустистые усы. Он сплевывает себе под ноги и садится на скамью рядом с Серласом. Теперь рассмотреть его легче: широкий лоб, поделенный на три части кривыми глубокими морщинами, низко посаженные брови и прямо под ними – светлые голубые глаза, что почти теряются в тени надбровной дуги. Искривленный переломом нос и широкие губы, одна пухлее другой. Это лицо не кажется Серласу злым и жестоким, хотя в нем есть черты братьев Конноли.
– Как ребенка зовут? – кивает человек на застывшего в руках Серласа младенца.
– Клемент, – отвечает тот. И, помедлив, добавляет: – я Серлас. Не бросайте нас за борт.
Человек смотрит на него и хныкающего младенца. Клементина хватается рукой за шнурок на шее Сер-ласа, в разрезе его рубахи звенит серебристое кольцо. Должно быть, жалкое зрелище представляют они вдвоем: измученные, грязные и потные, оба голодны – мужчина выглядит, как побитый пес, ребенок плачет на его худых руках.
Человек плюется за борт качающегося на волнах корабля.
– Черт с тобой. Никто не собирается кидать за борт едва живого, да еще и с дитем.
Нос судна с силой разрезает встречные волны, брызги соленой воды летят во все стороны. Ветер с мелкой моросью треплет волосы Серласа. Он глубоко, жадно втягивает ртом холодный воздух.
– Спасибо.
Человек фыркает.
– Придется много работать, Серлас. Будь я проклят, если увижу тебя без дела – выкину в море не задумываясь. Понял?
Серлас кивает, настолько уверенно, насколько себя чувствует. Смертельная опасность его миновала, и сейчас ему трудно думать о чем-либо еще, кроме нарастающего голода, что поднимается из живота и подступает к горлу саднящей болью.
– Я Фрэнсис, – представляется мужчина и встает, снова возвышаясь над ним. – Добро пожаловать на гукар «Теодор».
На пятый день плавания выясняется, что пользы от Серласа больше, чем кто-либо мог бы вообразить. Он драит палубу под сухим палящим солнцем, подставляя голую спину белым лучам; пот обильно струится по его лопаткам и шее, стекая на подбородок, пока мужчина, размазывая грязную воду шваброй, гонит ее по деревянным брусьям в сток борта. Закончив с мытьем палубы, переходит к баку, но решает, что носовую часть и так обмывает встречными волнами – помощи здесь не требуется.
Он возвращается к помосту с пустым ведром в руках.
– Закончил? – спрашивает капитан гукара, тот самый Фрэнсис, что не выкинул Серласа за борт вместе младенцем, верно, пожалев последнего больше, чем несчастного бродягу. Серлас кивает и идет вниз, убрать ведро и швабру и взять тряпку, чтобы протереть снасти – все, до которых дотянется с палубы.
Он понимает, что Фрэнсису пришлось нарушить несколько правил, и поэтому молча и смиренно сносит все трудности такого внезапного плавания: драит гукар от носа до кормы, моет и чистит все палубы, перетягивает ослабевшие тросы нехитрыми узлами, которые ему показали еще вчерашним утром. У него стонут руки и ноги, в ребрах давно уже проснулась застаревшая боль, но Серлас не жалуется. Да и кому бы он мог? На небольшом судне, обогнувшем южную оконечность британских островов и пересекающем теперь то ли Кельтское море, то ли уже Ла-Манш, все заняты круглые сутки. Гукар плывет так ретиво, будто за ним гонится морской дьявол, и Серлас полагает (хоть и не знает этого наверняка), что судно превышает обычную свою скорость в несколько раз. Лишь бы успеть… Куда? Зачем? Они несутся слишком быстро – но недостаточно быстро для капитана. Тот кричит на свою команду раз в полчаса: «Налегай сильнее, натягивай брамселя туже! Завтракать будешь в порту французскими булками, если успеешь к концу недели доставить всех в Сен-Мало! А нет – так вздерну тебя на рее раньше, чем попадешь к ласкарским крысам!»