Марта оказалась бодрой, живой, добродушной пожилой женщиной, вовсе не напоминавшей мрачную, дряхлую, старую ведьму, которую нарисовало мое воображение, поскольку лорд Гленфаллен изобразил ее кладезем страшных историй, без сомнения во множестве связанных со старым замком.
Она радушно приветствовала своего господина и меня, неустанно поздравляя нас, попеременно то целуя нам руки, то прося прощения за эту вольность, пока наконец лорд Гленфаллен не прервал этот несколько утомительный обряд, потребовав, чтобы она отвела меня в предназначавшиеся мне покои, если они уже приготовлены.
Я поднялась следом за Мартой по старинной дубовой лестнице, а затем прошла по длинному темному коридору, в конце которого виднелась дверь, а за нею, очевидно, располагались выбранные для нас комнаты. Здесь старушка остановилась и почтительно предложила мне пройти первой.
Я не заставила себя упрашивать, открыла дверь и собиралась было войти, как вдруг что-то вроде черной завесы, потревоженной моим внезапным появлением, обрушилось откуда-то сверху, совершенно закрыв дверной проем. Испуганная этим неожиданным происшествием и шорохом упавшей ткани, я невольно отпрянула и попятилась. Застенчиво улыбнувшись, я обернулась к старой служанке и сказала:
— Видите, какая я трусливая.
Марта поглядела на меня с недоумением, и я, не добавив более ни слова, хотела было отвести завесу в сторону и войти, но тут с немалым изумлением поняла, что дверной проем открыт и никакой пелены нет.
Я перешагнула порог, служанка последовала за мной, и я с удивлением заметила, что моя спальня, как и нижние покои, отделана панелями и возле двери нет никаких драпировок или гобеленов.
— Где она? Куда же она делась? — спросила я.
— Что вам угодно знать, миледи? — откликнулась старушка.
— Где черная завеса, которая упала сверху, закрыв дверной проем, когда я хотела войти? — повторила я.
— Храни нас Господь! — воскликнула старушка, внезапно побледнев.
— Что случилось, милая? — спросила я. — Вы точно чего-то испугались.
— Нет, миледи, — возразила Марта, тщетно пытаясь скрыть волнение, а потом, проковыляв к ближайшему стулу, без сил опустилась на него, столь бледная и пораженная ужасом, будто вот-вот лишится чувств.
— Господь милосердный, спаси и сохрани нас от всяческого зла! — пробормотала она наконец.
— Что же вас так напугало? — спросила я, начиная подозревать, что она видела больше, чем я. — Уж не больны ли вы, бедняжка?
— Нет-нет, миледи, — ответила она, встав со стула. — Прошу у вашей светлости прощения за дерзость. Да убережет нас Господь от всяческих несчастий!
— Марта, — решительным тоном произнесла я, — что-то чрезвычайно вас напугало, и я настаиваю, чтобы вы открыли мне, что именно. Если вы попытаетесь утаить это, вы только меня встревожите, и я не успокоюсь, пока не выясню, в чем дело. Поэтому я требую, чтобы вы сказали мне, что вас так взволновало, — я приказываю вам.
— Миледи, вы сказали, что черная завеса упала, закрыв дверной проем, когда вы хотели войти в комнату.
— В самом деле, так все и было, — подтвердила я. — Однако я не понимаю, что в этом, пусть даже странном происшествии могло так напугать и встревожить вас.
— Не к добру вы увидели это, миледи, — пробормотала старуха. — Черная завеса предвещает что-то ужасное. Это знак, миледи, зловещий, недобрый знак: быть беде…
— Объясните, моя милая, объясните же, что вы имеете в виду, — умоляла я, невольно заражаясь ее безотчетным ужасом.
— Всякий раз, перед тем как в семействе Гленфаллен суждено случиться несчастью, один из рода или кто-то из домочадцев видит черный платок или завесу, колышущуюся или падающую прямо у него перед глазами. Я сама ее видела, — продолжала она, понизив голос, — маленькой девочкой, и никогда этого не забуду. Я и прежде о ней слышала, но видеть ее мне ни до того, ни после не доводилось, хвала Создателю. А в тот раз, утром, я шла в спальню леди Джейн, готовясь разбудить ее светлость. Как сейчас помню, только я раздвинула полог, и у меня перед глазами точно что-то темное пролетело, и длилось это всего секунду, не больше, но, приглядевшись, я поняла, что леди Джейн мертва и тело ее уже остыло, храни нас Господь! Потому, миледи, не судите меня строго, если меня так испугал ваш рассказ, — я о черной пелене много раз слышала, хотя своими глазами видела лишь однажды.
От природы я несуеверна, однако, несмотря на усилия воли, меня охватил трепет, весьма напоминающий ужас, о котором без всякой утайки поведала служанка, а вспомнив о моем положении, об одиночестве в уединенном, старом, мрачном замке, вы признаете, что подобная слабость хотя бы отчасти была оправданна.
Однако вопреки зловещим предсказаниям Марты дни шли за днями, совершенно безмятежно, не принося никаких бедствий и несчастий. Впрочем, здесь необходимо упомянуть об одном происшествии, вполне ничтожном, но способном пролить свет на дальнейшие события.
На следующий день после нашего приезда в имение лорд Гленфаллен, конечно, захотел показать мне дом и поместье, и мы отправились осматривать Кэргиллах-Корт. На обратном пути он вдруг сделался непривычно молчалив и угрюм, чем немало меня удивил.
Тщетно пыталась я развеселить его, делясь с ним своими замечаниями и осыпая его вопросами. Наконец, когда мы подходили к дому, он пробормотал, словно обращаясь к самому себе: «Нет, это было бы безумие, истинное безумие, — с горечью повторив несколько раз это слово, — верная, скорая гибель».
Потом он надолго замолчал и вдруг, обернувшись ко мне, тоном, совершенно не похожим на тот, каким он до сих пор ко мне обращался, произнес:
— Способна ли, по-вашему, женщина хранить тайну?
— Думаю, болтливость женщин чрезвычайно преувеличивают… Поэтому я отвечаю на ваш вопрос с той же прямотой, с какой вы его задали, — да, женщины и вправду умеют хранить тайну.
— А я уверен в обратном, — сухо ответил он.
Какое-то время мы шли молча. Я была весьма удивлена его непривычной резкостью, если не сказать грубостью.
Спустя несколько минут он спохватился и с деланой веселостью добавил:
— Ну что ж, достойно уважения умение хранить тайну, но почти столь же почтенно умение не любопытствовать. Болтливость обычно сопровождает любопытство. Для начала я подвергну вас испытанию и выведаю, на что вас способно подвигнуть любопытство. Я притворюсь Синей Бородой, — тьфу, что это за шутливый тон я взял? Послушайте меня, дорогая Фанни, сейчас я говорю со всей возможной серьезностью. От того, выполните ли вы мои указания, зависит ваше благополучие и ваша честь, да и моя тоже, и вам нетрудно будет мне повиноваться. Я вынужден несколько ограничить вашу свободу, пока мы живем в Кэргиллах-Корте, а мы вскоре отсюда уедем, поскольку этого требуют некие события, произошедшие после нашего приезда. Вы должны пообещать мне, поклявшись честью, никогда не входить в дом с черного хода, не бывать в комнатах, непосредственно к нему примыкающих, и предоставить их лакеям, ограничив свое пребывание в доме комнатами, куда можно попасть только через парадный вход. Я требую также, чтобы вы никогда не пытались проникнуть в тот маленький садик, обнесенный высокими стенами. Не вздумайте проскользнуть туда или даже просто заглянуть; не пытайтесь открыть дверь, что ведет в коридор, разделяющий парадную и заднюю половины дома. Это не шутка и не причуда; я совершенно убежден в том, что, не последовав моим предписаниям, вы подвергнете себя и меня опасности и обречете нас на самую злую участь. Я не властен посвятить вас в какие-либо подробности. Обещайте же поступить, как я приказываю, если уповаете на мир в этой жизни и милосердие Господне в будущей.
Я поклялась, как он требовал, и он принял мою клятву с явным облегчением. К нему вернулась прежняя веселость и легкость характера, но меня еще долго терзало воспоминание о странной сцене, которую я только что описала.